1955 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995. На велосипеде Я бужу на заре своего двухколесного друга. Мать кричит из постели: «На лестнице хоть не трезвонь!» Я свожу его вниз. По ступеням он скачет упруго. Стукнуть шину ладонью — и сразу подскочет ладонь! Я небрежно сажусь — вы посадки такой не видали! Из ворот выезжаю навстречу воскресному дню. Я качу по асфальту. Я весело жму на педали. Я бесстрашно гоню, и звоню, и звоню, и звоню… За Москвой петуха я пугаю, кривого и куцего. Белобрысому парню я ниппель даю запасной. Пью коричневый квас в пропылившемся городе Кунцево, привалившись спиною к нагретой цистерне квасной. Продавщица сдает мокрой мелочью сдачу. Свое имя скрывает: «Какие вы хитрые все». Улыбаясь: «Пока!», я к товарищу еду на дачу. И опять я спешу; и опять я шуршу по шоссе. Он сидит, мой товарищ, и мрачно строгает дубину на траве, зеленеющей у гаража. Говорит мне: «Мячи вот украли… Обидно…» И корит домработницу: «Тоже мне страж… Хороша!» Я молчу. Я гляжу на широкие, сильные плечи. Он о чем-то все думает, даже в беседе со мной. Очень трудно ему. На войне было легче. Жизнь идет. Юность кончилась вместе с войной. Говорит он: «Там душ. Вот держи, утирайся». Мы по рощице бродим, ругаем стихи и кино. А потом за столом, на прохладной и тихой террасе, рядом с ним и женою тяну я сухое вино. Вскоре я говорю: «До свидания, Галя и Миша». Из ворот он выходит, жена прислонилась к плечу. Почему-то я верю: он сможет, напишет… Ну а если не сможет, и знать я о том не хочу. Я качу! Не могу я с веселостью прущей расстаться. Грузовые в пути догоняю я махом одним. Я за ними лечу в разреженном пространстве. Па подъемах крутых прицепляюсь я к ним. Знаю сам, что опасно! Люблю я рискованность! Говорят мне, гудя напряженно, они: «На подъеме поможем, дадим тебе скорость, ну, а дальше уже, как сумеешь, гони». Я гоню что есть мочи! Я шутками лихо кидаюсь. Только вы не глядите, как шало я мчусь, — это так, для фасону. Я знаю, что плохо катаюсь. Но когда-нибудь я хорошо научусь. Я слезаю в пути у сторожки заброшенной, ветхой. Я ломаю черемуху в звоне лесном. и, к рулю привязав ее ивовой веткой, я лечу и букет раздвигаю лицом. Возвращаюсь в Москву. Не устал еще вовсе. Зажигаю настольную, верхнюю лампу гашу. Ставлю в воду черемуху. Ставлю будильник на восемь, и сажусь я за стол, и вот эти стихи я пишу… 1955 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995. Не исчезай Не исчезай… Исчезнув из меня, развоплотясь, ты из себя исчезнешь, себе самой навеки изменя, и это будет низшая нечестность. Не исчезай… Исчезнуть — так легко. Воскреснуть друг для друга невозможно. Смерть втягивает слишком глубоко. Стать мертвым хоть на миг — неосторожно. Не исчезай… Забудь про третью тень. В любви есть только двое. Третьих нету. Чисты мы будем оба в Судный день, когда нас трубы призовут к ответу. Не исчезай… Мы искупили грех. Мы оба неподсудны, невозбранны. Достойны мы с тобой прощенья тех, кому невольно причинили раны. Не исчезай. Исчезнуть можно вмиг, но как нам после встретиться в столетьях? Возможен ли на свете твой двойник и мой двойник? Лишь только в наших детях. Не исчезай. Дай мне свою ладонь. На ней написан я — я в это верю. Тем и страшна последняя любовь, что это не любовь, а страх потери. 1977 Евгений Евтушенко. Ростов-на-Дону: Феникс, 1996. Не надо Не надо… Всё призрачно — и тёмных окон матовость, и алый снег за стоп-сигналами машин. Не надо… Всё призрачно, как сквер туманный мартовский, где нет ни женщин, ни мужчин — лишь тени женщин и мужчин. Не надо… Стою у дерева, молчу и не обманываю, гляжу, как сдвоенные светят фонари, и тихо трогаю рукой, но не обламываю сосульку тоненькую с веточкой внутри. Не надо… Пусть в бултыхающемся заспанном трамваишке с Москвой, качающейся мертвенно в окне, ты, подперев щеку рукою в детской варежке, со злостью женской вспоминаешь обо мне. Не надо… Ты станешь женщиной, усталой, умной женщиной, по слову доброму и ласке голодна, и будет март, и будет мальчик, что-то шепчущий, и будет горестно кружиться голова. Не надо… Пусть это стоит, как и мне, недёшево, с ним не ходи вдвоём по мартовскому льду, ему на плечи свои руки ненадёжные ты не клади, как я сегодня не кладу. Не надо… Не верь, как я не верю, призрачному городу, не то, очнувшись, ужаснёшся пустырю. Скажи: «Не надо!», опустивши низко голову, как я тебе сейчас «Не надо…» говорю. |
