Монолог из драмы «Ван-Гог» Мы те, кто в дальнее уверовал,— безденежные мастера. Мы с вами из ребра Гомерова, мы из Рембрандтова ребра. Не надо нам ни света чопорного, ни Магомета, ни Христа, а надо только хлеба черного, бумаги, глины и холста! Смещайтесь, краски, знаки нотные! По форме и земля стара — мы придадим ей форму новую, безденежные мастера! Пусть слышим то свистки, то лаянье, пусть дни превратности таят, мы с вами отомстим талантливо тем, кто не верит в наш талант! Вперед, ломая и угадывая! Вставайте, братья,— в путь пора. Какие с вами мы богатые, безденежные мастера! 1957 Евг. Евтушенко. Взмах руки. Стихи. Москва: Молодая гвардия, 1962. Море «Москва — Сухуми» мчался через горы. Уже о море были разговоры. Уже в купе соседнем практиканты оставили и шахматы и карты. Курортники толпились в коридоре, смотрели в окна: «Вскоре будет море!» Одни, схватив товарищей за плечи, свои припоминали с морем встречи. А для меня в музеях и квартирах оно висело в рамках под стеклом. Его я видел только на картинах и только лишь по книгам знал о нем. И вновь соседей трогал я рукою, и был в своих вопросах я упрям: «Скажите,— скоро?.. А оно — какое?» «Да погоди, сейчас увидишь сам…» И вот — рывок, и поезд — на просторе, и сразу в мире нету ничего: исчезло все вокруг — и только море, затихло все, и только шум его… Вдруг вспомнил я: со мною так же было. Да, это же вот чувство, но сильней, когда любовь уже звала, знобила, а я по книгам только знал о ней. Любовь за невниманье упрекая, я приставал с расспросами к друзьям: «Скажите,— скоро?… А она — какая?» «Да погоди, еще узнаешь сам…» И так же, как сейчас, в минуты эти, когда от моря стало так сине, исчезло все — и лишь она на свете, затихло все — и лишь слова ее… 1952
Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995. Муки совести Мы живем, умереть не готовясь, забываем поэтому стыд, но мадонной невидимой совесть на любых перекрестках стоит. И бредут ее дети и внуки при бродяжьей клюке и суме — муки совести — странные муки на бессовестной к стольким земле. От калитки опять до калитки, от порога опять на порог они странствуют, словно калики, у которых за пазухой — бог. Не они ли с укором бессмертным тусклым ногтем стучали тайком в слюдяные окошечки смердов, а в хоромы царей — кулаком? Не они ли на загнанной тройке мчали Пушкина в темень пурги, Достоевского гнали в остроги и Толстому шептали: «Беги!» Палачи понимали прекрасно: «Тот, кто мучится,— тот баламут. Муки совести — это опасно. Выбьем совесть, чтоб не было мук». Но как будто набатные звуки, сотрясая их кров по ночам, муки совести — грозные муки проникали к самим палачам. Ведь у тех, кто у кривды на страже, кто давно потерял свою честь, если нету и совести даже — муки совести вроде бы есть. И покуда на свете на белом, где никто не безгрешен, никто, в ком-то слышится: «Что я наделал?» можно сделать с землей кое-что. Я не верю в пророков наитья, во второй или в тысячный Рим, верю в тихое: «Что вы творите?», верю в горькое: «Что мы творим?» И целую вам темные руки у безверья на скользком краю, муки совести — светлые муки за последнюю веру мою. 1966 Евгений Евтушенко. Ростов-на-Дону: Феникс, 1996. Мы перед чувствами немеем… Мы перед чувствами немеем, мы их привыкли умерять, и жить еще мы не умеем и не умеем умирать. Но, избегая вырождений, нельзя с мерзавцами дружить, как будто входим в дом враждебный, где выстрел надо совершить. Так что ж, стрелять по цели — или чтоб чаю нам преподнесли, чтоб мы заряд не разрядили, а наследили и ушли? И там найти, глотая воздух, для оправдания пример и, оглянувшись, бросить в воду невыстреливший револьвер. |
