Самая смехотворная ситуация складывается, когда приговоренный к смерти находит способ покончить с собой сам, например приняв яд. Это надо видеть! Начинается настоящая паника. Тюремная больница объявляется на чрезвычайном положении. Весь персонал сверху донизу начинает так бегать и суетиться, что можно подумать, хотят спасти самого дорогого им человека. Несчастному впихивают в глотку толстенные трубы, ведрами заливают в него марганцовку, вызывая рвоту, пока не выведут яд из организма.

Такое мучение, по-моему, в сто раз хуже смерти. Противнее всего пощечины, которые получает горемыка, чтобы он — не дай бог! — не заснул навсегда.

И для чего все это? Чтобы вернуть его с порога того света и почти сразу снова, но уже «законным образом», отправить туда же? Все эти страдания — ради всего лишь одной какой-то печати и нескольких подписей. И не найдется человека, который сказал бы: «Оставьте беднягу, пусть умрет спокойно. Ведь в этом случае его смерть будет добровольной, и грех за нее не падет на вас!»

Самая омерзительная часть церемонии казни — это когда осужденного заставляют стоять около виселицы или около стены и читают ему приговор — весь, от начала до конца.

Есть ли польза от этой процедуры — один бог ведает. Может быть, когда-то в старые времена, когда осужденного казнили на главной площади города, на глазах его любопытных и испуганных сограждан, этот акт и имел какой-то смысл. Но сейчас, когда казнь совершают в тюрьмах, где, кроме законных представителей власти, никого нет, — к чему все это?

Сам осужденный знает, что он сделал, блюстители закона тоже знают это, — для кого же тогда читают приговор?

Кроме того, осужденный уже однажды выслушал это длинное и утомительное произведение на суде. Самый захватывающий детективный роман и то не заслуживает того, чтобы его читали дважды, что уж тогда говорить об акте обвинения, конец которого известен осужденному! К тому же утрачены интерес и свежесть восприятия, свойственные первому прочтению.

Еще одна забавная деталь в церемонии казни — это завязывание глаз осужденному Как будто, если он увидит своих палачей, он затаит в своем сердце зло на них и помыслит о мести. А может, это нужно, чтобы осужденный не догадался, в какой момент его настигнет смерть? Но ведь, кроме мучительного ожидания, ничего в этом нет. Толку-то никакого.

О, если бы кто-нибудь предложил закрывать осужденному не глаза, а рот. Ведь бывают такие, что незнакомы с правилами приличия и в последний момент высказывают все, что у них накопилось в душе, нарушая тем самым серьезность и торжественность официальной процедуры. А этого, естественно, ни в коем случае допускать нельзя!

После всех прочих наступает очередь тюремного священнослужителя. Ведь осужденный чувствует, что по отношению к нему допускают несправедливость и духовное лицо присутствует при совершении этой несправедливости, чтобы своим духовным авторитетом оправдать ее и даже представить как воплощение божественной милости. Но и это, как вообще все в церемонии казни, лишено здравого смысла: ошибки людей с их земными слабостями и недальновидностью осужденного не удивляют, он готов простить их, но допустить, что тот, кто связан с провидением и высоким полетом божественной мысли, ошибается, а тем более простить его ошибку, весьма трудно.

И бессмысленно, и жестоко желание тюремного священнослужителя заставить осужденного прочитать какую-нибудь молитву, обратиться к богу. Это все равно, как если бы вы направлялись к кредитору, чтобы расплатиться с долгами, а в это время какой-нибудь назойливый человек, схватив вас за шиворот, стал настаивать, чтобы вы отправили часть вашего долга по почте.

Неплохо было бы вместе с каждым осужденным казнить и тюремного священнослужителя. Возможно, осужденный предпочел бы вместо них адвоката или судью. Во всяком случае, тогда осужденный, возможно, не чувствовал бы себя таким одиноким и заброшенным, терпя обиды и несправедливость.

Нередко человек, которого убивают, знает своего убийцу и уверен (или по крайней мере надеется), что будет отомщен.

Тот, кого казнят, лишен даже такого минимального удовлетворения. Он не знает, кого считать своим убийцей среди огромного числа лиц, которые шаг за шагом планомерно вели его к смерти.

Ни один из них не считает себя убийцей, ни один из них даже не желает ему смерти. Они лишь исполняют свой долг. В этом холодном, темном, скользком коридоре, ведущем к черной яме небытия, каждый подталкивает его вперед пинком только ради исполнения долга.

Как ни ряди, казнь не приносит никакой пользы никому — ни мертвым, ни живым. Разве случалось когда-нибудь, чтобы потенциальный убийца, уже настигший или подстерегший свою жертву, вдруг убрал в ножны кинжал или отбросил пистолет со словами: «Ах, да! Совсем забыл! Если я тебя убью, меня схватят, осудят и казнят по такому-то пункту такого-то параграфа Уголовного кодекса. Так лучше я воздержусь и не убью тебя».

Раньше бывало и такое: над осужденным производили все подобающие манипуляции, даже зачитывали смертный приговор, а в последний момент объявляли о помиловании.

Эта практика для осужденного ужасна, но однажды по крайней мере она дала положительный результат: мир обрел Достоевского.

Если какая-либо церемония казни может создавать писателей, поэтов, деятелей искусства, то я полностью ее одобряю. Только вряд ли кто-нибудь согласится столь дорогой ценой стать даже Достоевским.

Колебания от надежды к безнадежности, от одной крайности к другой тоже крайне мучительны. Осужденный теряет веру, а ему постоянно внушают заведомо неосуществимую надежду.

В этих метаниях перевешивает чаша безнадежности, хотя даже солдат, идущий на войну, и то больше надеется вернуться живым, чем погибнуть. И до последней минуты верит в это, не ведая о смерти, которая уже витает над ним.

Безнадежность осужденного, однако, всеобъемлюща и неотвратима, а надежды — призрачны и пусты.

У казни и проституции есть одно общее, от чего бросает в дрожь и трепет. Это их противоестественность.

Если вы станете случайным свидетелем мучений людей в наполненном газом помещении, вы, естественно, немедленно откроете дверь и разобьете окна. Если вы увидите тонущего, вы броситесь спасать его, не раздумывая, кто он и чего больше заслуживает — жизни или смерти. Словом, когда вы видите человека в опасности, у вас возникает естественное желание — помочь ему.

А во время казни вы сначала завязываете осужденному человеку руки, глаза, затем набрасываете ему на шею веревку или крепко привязываете его к стулу, а потом открываете газовый кран или включаете электрический рубильник!

Бросать своего собрата со связанными руками и ногами в объятия смерти противоестественно. Такое сообщничество со смертью позорно, грязно, оно терзает совесть человека, если совесть не анестезирована. Эта противоестественность имеет место и при пытках. В драке оба противника испытывают чувства ненависти, гнева, которые и определяют их поведение. Но палач совершенно хладнокровно предлагает своей жертве снять туфли, лечь на топчан. (Подобно врачу, предлагающему больному прилечь для обследования.) Противоестественно само это спокойствие, которое не может не задевать самое бесчувственное сердце. Поэтому-то палач и ищет искусственный предлог для своей злобы. Он оскорбляет и бранит свою жертву. Любой ответ истязаемого — повод для гнева и жестокости палача. Повод, оправдывающий бесчеловечность.

До сих пор ничем так не злоупотребляли, как наказанием смертью. Любое наше правительство, считающее себя справедливым (а каждое правительство, естественно, считает себя таковым), бросает своих противников в тюрьмы, а самых упорных — казнит.