Я встретил его в дни освободительных боев в Белорус­сии, под Гомелем. Он и там командовал стрелковой диви­зией. Когда выяснилось, что оба мы побывали и в Зеленой браме, и в Уманской яме, Павел Прокофьевич решительно оборвал разговор на эту тему:

   — Давай о тех днях поговорим после войны... А то завтра наступать. Побережем душу от боли.

После войны нам не пришлось встретиться. С чувством исполненного долга он завершил свой жизненный путь в звании генерала.

А какова дальнейшая судьба самой 99-й стрелковой дивизии?

В Сталинградской битве она участвовала рядом с груп­пой Горохова, своего бывшего начальника штаба. Затем освобождала Запорожье и Одессу, получила почетное на­именование 88-й гвардейской. Под этим наименованием в последний день войны вышла к Бранденбургским воротам в Берлине.

Может быть, она единственная такая везучая? Нет!

Накануне Курской битвы 4 июля 1943 года редакция фронтовой газеты направила меня в 15-ю Сивашскую ди­визию, ее штаб стоял неподалеку от станции Поныри. Я помнил, что Сивашская воевала под Уманью, мне прихо­дилось бывать в ее полках, а потом, при выходе из окру­жения, вместе мыкать горе с сивашцами. Я надеялся опять увидеть старых знакомых, хотя и знал, что погибли многие.

Командиром 15-й Сивашской оказался молодой, лет тридцати, красавец грузин, только что получивший назна­чение на эту должность и звание полковника. Пятого июля началась битва, победа в которой была отмечена самым первым в истории войны торжественным салютом. Но пер­вый день этой битвы — 5 июля — был тяжелейшим в нашей жизни. Противник навалился на нас огромными силами. Впервые увидели мы танки «тигр» и самоходные орудия «фердинанд». И подбиты первые «тигры» как раз в полосе 15-й Сивашской стрелковой дивизии.

Ее новый командир проявлял особый интерес к ним. Он даже собирался ползти по-пластунски на так называемую нейтралку, где были сокрушены нашими артиллеристами эти стальные чудовища и стояли с уныло опущенными стволами орудий. Замполит, однако, сумел отговорить ком­дива от столь опрометчивого поступка.

Несколько дней я приглядывался к полковнику, пого­ворить было некогда. Лишь когда пик сражения остался позади и ночью мы оказались вдвоем в наскоро отрытой землянке, я спросил: нет ли в составе дивизии кого-либо из участников боя под Уманью?

   —  Одного могу представить немедленно,— ответил пол­ковник, улыбаясь устало.— Только я был тогда не в Сиваш­ской, а рядом с ней, в шестнадцатой танковой, у Ново­сельского, во втором мехкорпусе.

Вот, оказывается, откуда у комдива такой интерес к танкам!

   —  Та самая шестнадцатая танковая, в которой оста­вался к первому августа один-единственный танк?

   —  А ты откуда знаешь?..

Дальше — больше, постепенно выяснилось, что это он, будущий командир 15-й Сивашской, а тогда капитан Вла­димир Джанджгава, в ночь с первого на второе августа 1941 года пробивал путь и вывел из окружения тылы тан­кового соединения.

Могу еще добавить, что долгие годы Герой Советского Союза генерал-лейтенант Джанджгава возглавлял ЦК ДОСААФ Грузии. Мы изредка переговаривались по меж­дугородному телефону — благо между Москвой и Тбилиси автоматическая связь.

В письмах, полученных мною, не раз упоминалось имя еще одного танкиста — бывшего командира 45-й танко­вой дивизии Михаила Дмитриевича Соломатина. В авгу­сте сорок первого он только что получил звание генерал- майора, и подчиненные по привычке нередко еще на­зывали его полковником. Соломатин собрал в Зеленой браме отряд до 200 человек. Все это были экипажи без танков.

Возраст Соломатина уже тогда приближался к пятиде­сяти. Ему довелось участвовать и в первой мировой и в гражданской войнах. Знал, как действовать штыком, и, наспех обучив этому танкистов, повел свой отряд в юго- западном направлении.

На плечах несли раненого командира корпуса генерала Владимира Ивановича Чистякова. Он умер на руках това­рищей на последнем рубеже. Но отряд с тяжелыми боями пробился к Днепропетровску.

Я не могу продолжать свое повествование, пока не рас­скажу о командире 24-го механизированного корпуса. Ге­нерал-майор Владимир Иванович Чистяков — поистине легендарная личность. К началу Великой Отечественной уже прожив полвека, он в первую мировую войну слу­жил в лейб-гвардии уланском полку на Юго-Западном фронте, четыре года провел в австро-венгерском плену, после революции вернулся на родину, вступил в ряды Красной Армии. Первоначально политрук в кавалерий­ской бригаде Котовского, он в боях стал командиром полка.

Еще командуя 2-м эскадроном 1-го кавполка, он отли­чился в ноябре двадцатого года под Проскуровом и был награжден орденом Красного Знамени, а вскоре, командуя

   4- м эскадроном того же полка, получил и второй такой же орден. В приказе о награждении были такие высокие сло­ва о нем: «...рыцарь без страха и упрека, лучший пример рубаки, стрелка и наездника, участвовавший во всех боях кавбригады, совершивший ряд подвигов и выполнивший массу боевых заданий».

Как ярко проявились в строках приказа характерные черточки времени, как звонок лексикон гражданской войны...

В первом списке советских военачальников, получив­ших генеральские звания (Постановление Совета Народ­ных Комиссаров СССР от 4 июня 1940 года),— имя Влади­мира Ивановича Чистякова.

Со своим механизированным корпусом Чистяков в Оте­чественную вновь прошел по тем полям и холмам, где мчался на коне с саблей наголо в гражданскую вместе с Григорием Котовским.

После Победы Владимир Иванович Чистяков был по­смертно награжден орденом Отечественной войны I сте­пени...

Могила конника, аттестованного как рыцарь без страха и упрека,— в городе Первомайске, к которому он проби­вался вместе с Михаилом Соломатиным и бойцами своего корпуса...

Я нашел в московской телефонной книге номер Соло­матина М. Д. Начал разговор с места в карьер:

   —  Помните Подвысокое, товарищ генерал?

   —  Еще бы! Не раз вспоминал, сражаясь под Москвой. И даже в августе сорок пятого на Дальнем Востоке. Но с особой яростью — в сорок четвертом году, когда вел танковые бригады по Кировоградчине, по тем самым ме­стам...

   —  Не слишком ли много рассказываешь ты о генера­лах? — спрашиваю себя.

Наверное, нет, не слишком.

Во-первых, потому, что пришедшие на страницы книги генералами, иные из них начинали путь 22 июня в невы­соких чинах и званиях, и уж непременно и все до единого раньше были рядовыми. (Ведь и от завершения граждан­ской войны прошло поменьше двадцати лет, это теперь мы оперируем сорокалетними отрезками времени.)

А во-вторых, там, на Синюхе, и прославленные первые генералы Красной Армии дрались штыком и прикладом, ложились за пулемет, как рядовые, и в атаки ходили с красноармейцами в одной цепи, правда, на несколько ша­гов впереди.

Значит, на равных участвовали в бою, и в памяти пусть остаются со своими красноармейцами на равных!

В летопись Великой Отечественной золотыми буквами вписано имя Александра Головачева, дважды Героя Со­ветского Союза. Имя Головачева носит теплоход на Волге, улица в Москве.

Полковник Головачев прославился в 1943—1945 го­дах, командуя мотострелковой бригадой в 3-й гвардейской танковой армии Рыбалко. И поныне поется марш мото­стрелков:

В подчинении Головачева оказались моряки, прибыв­шие с Тихого океана,— они беззаветно любили своего ком­брига, говоря по-старинному,— боготворили. Храбрость его была известна по всей гвардейской армии. Еще бы! Четы­режды он был ранен тяжело, трижды легко и всегда спе­шил возвратиться на фронт из очередного госпиталя. От орловских равнин до подступов к Берлину довел Голова­чев бригаду, форсировал Днепр и Десну, Сан и Вислу, Нейсе и Одер.

Но мало кто знал, что самой трудной рекой на его бо­евом пути была злополучная Синюха.