Итак, звено послано с приказом чрезвычайной важ­ности. Из Кировограда летели километров сто двадцать, прижимаясь к земле. Окруженные выложили посадочный знак у села Подвысокое, и тут-то при заходе на посадку один самолет был подбит противником, летчик тяжело ранен. Приказ, разумеется, вручили. Аварийный самолет пришлось сжечь, а два уцелевших вернулись обратно и раненого летчика вывезли. Хотя и у этих самолетов и плоскости и фюзеляжи оказались изрешеченными пулями. Диву даешься, как долетели.

Старший лейтенант Бебко привез от члена Военного со­вета товарища Груленко письмо для передачи жене, кото­рая находилась в Днепропетровске. Бебко слетал и туда, передал письмо.

А мне было приказано обеспечить коридор шириной километров в пятнадцать для выхода окруженных войск, расчистить им дорогу бомбометанием и штурмовкой.

Две ночи было дано на это. Увы, обстановка менялась каж­дый час, и по тому коридору никто не пошел.

Я уже говорил тебе, что штаб четвертого авиакорпуса находился в Запорожье, которое и в то время по праву считалось крупным промышленным центром на левобе­режье Днепра. На меня там были возложены обязанности начальника гарнизона, то есть старшего воинского началь­ника. Значит, должен был нести ответственность и за бе­зопасность города, и за сохранность его промышленности. Как то, так и другое в громадной степени зависело от стойкости шестой и двенадцатой армий. Если бы не их от­чаянные бои в окружении, вряд ли удалось бы эвакуиро­вать заводы Запорожья, сыгравшие такую великую роль для поворота к победе...

Замолкает маршал. Сидит неподвижно, положив на стол тяжелые руки. Мы оба долго молчим, отягощенные воспоминаниями. Время расставаться, но Владимир Алек­сандрович все еще во власти далеких видений:

— А какие хлеба поспели в том августе на Украине! Какие хлеба! Мы летали над сплошным золотом...

Это была последняя встреча с Владимиром Александро­вичем.

Я вновь летел в Кировоград, чтобы оттуда машиной доби­раться до Подвысокого. Дело было зимой, погода ясная, снежный покров придал однообразие земному пейзажу. Самолет шел так ровно, что казалось — он стоит в возду­хе. Наверное, эта спокойная обстановка позволила коман­диру корабля оставить капитанскую рубку и выйти к пассажирам. Рядом со мной кресло оставалось свободным, летчик подсел, у нас завязался разговор. Узнав, с какой целью я лечу в его (самый лучший на Украине, в СССР и вообще на земном шаре, самый зеленый летом, самый чистый зимой, ну, и вообще самый-пресамый) город и об­ластной центр, командир корабля сказал мне, что на улице имени космонавта Добровольского — поселок авиаторов и он там живет, а его сосед по лестничной клетке — участ­ник Великой Отечественной, штурман-наставник, мировой мужик Сергей Иванович Чернов. Однажды на вопрос, когда им получен первый орден Красного Знамени, Сергей Ивано­вич как бы между прочим ответил, что в августе сорок пер­вого; он летал по особому заданию к окруженным войскам 6-й и 12-й армий...

Надо ли говорить, что, приземлившись в Кировограде, я стал разыскивать улицу Добровольского, поселок Аэро­флота.

И вот мы сидим в аккуратно прибранной, тесной, но уютной квартире старого штурмана, что был в сорок пер­вом совсем мальчишкой (с виду, конечно,— вот в семейном альбоме фотографии тех времен).

Чернов в синем форменном кителе, но как бы он ни был одет, достаточно заглянуть в его синие глаза, достаточно пять минут понаблюдать за его повадкой, воспринять его облик — безошибочно определишь авиатора, всю жизнь посвятившего небу и крыльям.

Да, он летал в район Подвысокого, пришлось. Полет был не из легких, но к августу сорок первого летчики 5-го ТАП, которым командовал Феодосий Порфирьевич Котляр, уже имели достаточный боевой опыт, воевали на своих ПЕ-2 с самого 22 июня... Скорость у ПЕ-2 по тем временам при­личная, маневр превосходный. Полк в районе Измаила выдержал первые дни войны, а там уж дело пошло: дрались с «Юнкерсами-87 и 88», с «мессершмиттами» и «Хейнкеля- ми-111». По десять часов чистого воздуха — вот как летали.

Но меня интересует то, о чем рассказал мне командир корабля на пути в Кировоград, и, по-летчески мгновенно почувствовав мое нетерпение, Сергей Иванович переходит к делу:

   —  Мы стояли в Чернобаевке под Херсоном. В два часа ночи двум экипажам подъем, явиться к Котляру. Коман­дир полка объяснил обстановку, сложившуюся севернее: две армии в кольце, связи с ними нет. Сейчас приедет сам Главком направления маршал Семен Михайлович Буден­ный и конкретно даст задание. Мы, что называется «на корточках», еще чуток вздремнули (ведь вчера был боевой день), но нас будят. Приехал не маршал, а какой-то пехот­ный командир с двумя пареньками лет по семнадцать, мо­жет, чуть постарше. А одеты они в новенькие гражданские костюмы и выглядят по-праздничному. При них портатив­ная радиостанция.

Ставится задача: высадить этих пареньков в кольце окружения. Но посадку совершить можно лишь в районе, занятом противником, потом связные проберутся к окру­женным.

Оказывается, эти двое в жизни ни разу еще в боевой самолет не садились и, соответственно, из самолета не вы­лезали. Пришлось их потренировать, как высаживаться. Они в самолетах должны были лететь сверх нормы — четвертыми.

Комполка осмотрел наших пассажиров, не понравились ему новенькие гражданские костюмы. И вот Феодосий Порфирьевич лично стал мять, мазать маслом, осыпать землей пиджачки, швырять пыль на брюки и штиблеты.

   —  Как держались связные? — спрашиваю я, живо представив себе эту сцену.

   —  Нормально. Может быть, и даже наверное, им впер­вые предстояло столь трудное дело, но они уверенно улы­бались, пожалуй, с некоторой гордостью.

Уже наступил день — было только начало августа, са­мое лето. Мы взлетели, в воздухе проверили пулеметы и легли на курс — на север.

Не обошлось без встречи с «мессерами», но в бой всту­пать нам нельзя, курсом на солнце ушли от них в район окружения двух армий. С высоты 500 метров просматрива­лись отдельные вспышки. Было ясно, что утренняя пере­стрелка шла на отдельных участках. Огонь, так сказать, двусторонний, значит, здесь окружены наши.

Карты нас не подвели — вот пшеничные поля, вот лесок. На бреющем — первый заход — осмотр места, второй — посадка. Ребята находились в кабинах стрелка-радиста, так что выскочили быстро, нырнули в пшеницу, чтобы ползти к лесу. Район посадки — Емилевка — Троянка, километрах в пятнадцати от Подвысокого.

Нам надо взлетать. Но поле для ПЕ-2 все же мягкое, а у нас еще четыреста килограммов бомб. Как и на карте, поблизости дорога. Из проезжающих машин и с мотоцик­лов заметили, что два самолета в пшенице, немцы бегут к нам. Пришлось вести огонь из бортовых пулеметов.

Моторам полный форсаж, с трудом оторвались от па­хотной земли. Но взлет по курсу посадки производить нельзя — коротко. Разворот на сто восемьдесят градусов — и с озверелым ревом моторов мчимся прямо на немцев. Кошмар, а не взлет! Зашли над дорогой, по движению машин врубили серией бомб — промахнуться просто неку­да. Еще полили из пулеметов.

На бреющем полете пришли на свой аэродром.

   —  Оба самолета вернулись благополучно? — в тревоге и с надеждой спрашиваю я.

   —  Нет, второй самолет взлететь не смог. Помню эки­паж — летчик Бутковский, штурман Михайлов... Фамилию стрелка-радиста я не знал. Они успели сжечь самолет, от­ходили, отстреливаясь уже из пистолетов. Бутковский и радист были убиты, а штурман Михайлов сумел прорвать­ся и явился к нам, когда мы базировались в Запорожье на аэродроме Мокрая. Пробирался он тяжко. Питался зерна­ми пшеницы, через Днепр переправился на доске. Пришел к нам типичным скелетом, еле выходили его. Он и потом хорошо воевал. Погиб на Курской дуге.

   —  А кто был в вашем экипаже?

   —  Летчик Соколов Яков, он здесь, в Кировограде, жи­вет, стрелок Юра Панасенко позже погиб в Донбассе, в Изюм-Барвенковской операции. Я был в экипаже штур­маном. Все мы комсомольцы.