Проходили село.

К колонне близко подошла женщина с младенцем на руках. Может быть, она не знала, какой опасности себя подвергает. Она стояла впереди толпы, отличаясь своим спокойствием и величием.

Она была как монумент.

Сергей успел что-то сказать ей. И вдруг она преобра­зилась, пошла рядом с колонной, стараясь найти общий ритм, хотя все шли не в ногу.

Она передала своего ребенка Сергею.

Тот, с ребенком на руках, скользнул в толпу и мгно­венно в ней растворился, благо был в гражданской одежде...

12 августа

Брама остается крепостью — без крепостных стен, ба­шен, рвов.

После нескольких безнадежных попыток войти в лес враги, видимо, предполагают взять ее осадой, заставить выползти и сдаться голодных и израненных людей.

Но, как говорится, не на таких нарвался корпус егерей!

Удивительно и страшно: я получил десятки писем от воинов, остававшихся в лесу после 7 августа, после 12-го, после 15-го. Все до одного задержались в дубраве потому, что были по нескольку раз ранены, приходили в себя. Более того, известны случаи, когда наши военврачи в глубине леса, без обезболивающих средств, а то и без инструментария делали операции, которые и в условиях хорошо оборудован­ного госпиталя не так просто даются.

Непонятно, откуда брались у людей силы, но они вста­вали, вновь брали в руки оружие, с боем пробивались или погибали в бою.

Группа кавалеристов из 21-го кавполка была оставлена генералом Огурцовым в Зеленой браме как заслон.

Это уже заслон заслона, последняя наша позиция.

Возглавил кавалеристов командир пульэскадрона ка­питан Крестов. У кавалеристов четыре станковых пуле­мета.

Оставшийся в живых Александр Колесников (он теперь в Одессе — столяр, плотник, резчик по дереву) помнит, что на рассвете при отражении возобновившихся атак про­тивника в «максимах» вода закипела. Собирали в поле охапками на рассвете влажную от росы люцерну, прикла­дывали к кожухам пулеметов.

Остудить ли росой пулемет в бою...

13 августа

Эта дата фигурирует в исторических исследованиях и мемуарах как завершение битвы у Подвысокого.

Не имею намерения оспаривать дату, хочу только под­твердить, что две недели августа остались нашими: про­двинуться в глубь страны, к Днепру, ворваться в Киев, захватить Днепропетровск и Запорожье пока врагу, не уда­лось.

И все-таки Зеленая брама не покорилась.

В глубине ее держались небольшие группы воинов раз­ных частей, вооруженные трофейным оружием (свои пат­роны кончились).

Как-то навестил меня киевлянин, доктор философии Николай Федорович Шумихин, бывший парторг 77-го полка 10-й дивизии НКВД. Он вспоминал, как с группой в тридцать сотоварищей держался в дубраве.

Немцы знали, что оставшиеся в браме изнывают от го­лода и жажды. Они находят в дуплах деревьев лишь дикий мед, без воды им голода не утолишь, а жажду только разожжешь.

В саженом лесу ни ручейка.

Победители углубляться в лес боялись. Орали в мегафо­ны: «Идите к нам, будем вас накормить!» И у крайней хаты на Зеленобрамской улице расставили реквизированные у жителей столы. Их даже застелили украденными скатертя­ми, завалили всякой снедью, собранной у местных жителей.

Так заряжают салом мышеловку...

Окруженные ели траву, слизывали росу с листьев...

Группа Шумихина вышла из леса в ночь на 20-е. Про­билась.

Батальонный комиссар Шпичак Стратон Леонтьевич из 140-й стрелковой маневрировал в браме тоже до 20-го. Не грех упомянуть, что к партизанским боевым наградам Шпичака прибавилось в мирное время два ордена за труд...

14 августа

Местные жители вспоминают, что в середине августа специальные команды вермахта разъезжали на тяжелых грузовиках по округе и собирали трупы своих солдат и офицеров.

«Гора трупов» — казалось бы, чисто литературное вы­ражение, превратившееся постепенно в штамп. Но вокруг Зеленой брамы, на берегах Ятрани и Синюхи действительно выросли если не горы, то холмы трупов. Они быстро начали разлагаться, солдаты специальных команд натягивали противогазы. В качестве дезинфицирующего средства употреблялся известковый раствор, поэтому в селах у жите­лей отбирали известь и преследовали за ее утайку (надо ведь белить хату...).

Каковы потери войск противника?

Тогда можно было судить лишь по тому, что специаль­ные команды работали сутками, без перерыва, по тому, что привлекались к похоронной деятельности итальянцы и румыны, да и местных жителей выгоняли в поля помогать.

Еще один красноречивый показатель — санитарные эшелоны, один за другим двигавшиеся на запад, и пере­полненные лазареты в Виннице, Львове, Ровно.

Опьяненный успехами вермахт печальных цифр не на­зывал, но в послевоенные годы появилось немало книг, в том числе и сваливающих всю вину на Гитлера, в которых красноречиво говорится о потерях.

Я держал в руках, в частности, отчет о действиях 24-го горноегерского корпуса 17-й армии.

На последних страницах, в разделе «Мемориум», при­водится сводка, касающаяся четырех дивизий: от Винницы до Подвысокого они потеряли убитыми 157 офицеров, 4861 унтер-офицера и солдата. Замечу, что в этом докумен­те не учтены вообще раненые и уж конечно умершие позже от ран.

Сведения касаются четырех дивизий, а против нас на этом участке их сражалось более двадцати. Некоторые номера частей более не появлялись в документах и радио­перехватах вообще...

К сожалению, затерялись где-то в архивах данные об уроне, нанесенном противнику теми нашими соединениями, которые погибли в браме.

Лишь недавно один из ветеранов 80-й дивизии, Герой Советского Союза генерал-майор Николай Иванович Завья­лов, нашел в архиве Министерства обороны боевой счет своего соединения за 47 дней с начала войны: уничтожено до 20 тысяч вражеских солдат и офицеров, 180 танков...

А пока генерал Эвальд фон Клейст торжествует, шлет Гитлеру рапорты. До Подвысокого он одерживал легкие победы — ворвался во главе танкового корпуса в Польшу, ударил в тыл эвакуировавшейся английской армии у Дюн­керка, привел танки в Югославию.

На Украине пришлось ему потруднее. Всячески скрывая потери своих войск, он легким способом множит потери большевиков — его солдатам разрешено убивать всех и каждого. «Рыцари» Клейста топчут сапогами детей, насилу­ют женщин, а потом закалывают их штыками, которыми не умели пользоваться в бою.

Клейст еще долго будет править кровавый бал, станет фельдмаршалом.

Лишь в 1945 году за ним закроется тюремная дверь, стальная, решетчатая, как клетка для диких зверей.

В 1948 году вспомнится ему Белград: югославский суд приговорит его к пятнадцати годам каторжных работ.

В 1952 году его будет судить Военная коллегия Верхов­ного Суда СССР.

А пока генерал Эвальд фон Клейст торжествует, будь он проклят!

В послевоенное десятилетие на Западе — не только в Феде­ративной Республике Германии, но и в Америке и в Анг­лии — вышли десятки книг о гитлеровском «русском похо­де». Это не только мемуары, не только повести л романы, но и вроде бы «научные труды», вроде бы «исследования» отдельных операций, щедро оснащенные всякого рода таблицами, схемами, картами. Некоторые из них, имеющие какое-то познавательное значение, переводятся и пере­издаются у нас.

Я держу в руках книгу немецкого генерала Курта Типпельскирха «История второй мировой войны». Типпельскирх не попал в список главных военных преступников и на нюрнбергскую скамью подсудимых лишь благодаря ста­раниям некоторых заокеанских покровителей.

В предисловии автор предупреждает, что в его труде дается описание всей войны «с немецкой точки зрения».

Что ж, это интересно.

«Русские держались с неожиданной твердостью и упор­ством, даже когда их обходили и окружали. Этим они выигрывали время и стягивали для контрударов из глубины страны все новые резервы, которые к тому же были сильнее, чем это предполагалось».