Противник меняет тактику. Горные егеря опасаются фронтальных атак. Горят танки Клейста, подожженные последними бутылками с горючей смесью. Вражеская авиация предпринимает ожесточенные бомбежки и штурмовку окруженных. Самолеты идут волнами. Наша зенитная артиллерия бессильна против них — снаряды кончились.
Войска втягиваются в дубравы. Здесь мечутся наши кони и мулы немецких альпийских дивизий, обезумевшие от бомбежки.
Один из участников сражения «с той стороны» в опубликованных в Федеративной Республике Германии мемуарах вспоминает, несомненно, именно этот бой:
«Русским удалось пробиться в лесочек, где стояли сотни лошадей и мулов. Ответный удар надо было нанести так, чтобы не пострадали животные».
Бесстыдно ханжеская запись!
Гуманность по отношению к лошадям и мулам особо отвратительна на фоне чудовищной жестокости, свидетелями которой мы оказывались на каждом шагу в те дни на поле боя, потерявшем свои четкие очертания, с перемещающимися и быстро изменяющимися позициями сторон.
Горные егери расстреливали раненых красноармейцев, добивали тех, кто не мог подняться. Мы наталкивались и на зверски изуродованные трупы своих товарищей. В наших рядах оказалось немало военнослужащих (врачей, телеграфисток и телефонисток), а также вольнонаемных молодых женщин. Среди них мало кто был вооружен. Как издевались над ними, как палачествовали современные псы-рыцари!
Позже, допрашивая немецких пленных, мы узнали, что У них спущено в войска следующее распоряжение главного командования: обращаться с женщинами в военной форме как с солдатами регулярной армии, а с вооруженными Женщинами в гражданском — как с партизанами.
На оговорку о женщинах вооруженных опьяненные кровью пришельцы внимания не обращали. Любая служила им мишенью.
Исполнение директивы становилось садистским наслаждением, зато теперь благообразные старички бюргеры вспоминают, как жалели лошадей...
Воспоминание одного из седых ныне жителей Подвысокого, записанное мной в 1980 году: «Когда битва отгремела, мы, мальчишки, отправились в браму. Конечно, на поиски оружия. В лесу всегда бывало прохладно, густая зелень создавала даже сумрак. А в тот раз нас удивила жара. Мы не узнали свою браму — в ней отсутствовала тень! Деревья больше чем наполовину лишились листвы. Лес стоял, как обмолоченный...»
Что это? Разве война убивает и тень?
Едва стихала бомбежка, возобновлялись наши контратаки. Каменечье и другие окрестные деревни переходили из рук в руки. Отдельным контратакующим отрядам удалось прорваться, форсировать Синюху по разбомбленным переправам, уйти от егерей, обложивших нас со всех сторон.
Смотрю сегодня на мирную-премирную карту Черкасской и Кировоградской областей и убеждаюсь, что не сумею нанести на нее точные данные и границы кольца окружения. Обстановка менялась с такой быстротой, что и тогда невозможно было показать ее на карте.
Вероятно, картину можно сложить лишь из мозаики эпизодов, писем, воспоминаний товарищей, розыска красных следопытов, обрывков документов...
4 августа
Запомнилось многим... Я написал два этих слова и вдруг почувствовал какую-то их неправильность. Тот год и годы боев потом, а теперь уже и беспощадное время отобрали у меня право говорить, что многим запомнилось.
Нас осталось так мало!
И все же воспоминание, которое я не могу не привести, повторяется в нескольких письмах.
На пшеничном поле между западной окраиной Подвысокого и Копенковатым стоят без горючего последние танки 15-й дивизии. Это Т-26, их восемь, у них действуют только пулеметы. Их обгорелые остовы противник потом гордо зачислит в свои трофеи.
И вдруг из дубравы, подходящей вплотную к ниве, вырывается «тридцатьчетверка». Поначалу даже трудно понять, что это танк: броня, башня — все облеплено бойцами в нижнем белье. Раненые — все до одного, видимо, покинувшие лазарет, чтобы сражаться. Многие без касок — не напялишь ее на забинтованную голову!
Только что горные егеря, расстегнув мундиры и засучив рукава, заняли Копенковатое. Но беспечность будет стоить им дорого.
Форсируя ход, мчится, как гигантский белый клубок, «тридцатьчетверка». Пушка молчит — снаряды израсходованы. Зато раненые ведут огонь из немецких автоматов, подобранных тут же, швыряют лимонки, кричат — не разберешь что: проклятия, ругательства, ура, за Родину, за Сталина! Половина Копенковатого отбита этим трагическим десантом.
В опубликованном много позже в Федеративной Республике Германии дневнике одного из горных егерей — Рихарда Вурстера из Штутгарта я прочитал строки, несомненно, относящиеся к этому эпизоду:
«...На нас снова напала конница... Но тут вырвался русский танк на полной скорости и стал палить изо всех орудий...»
Что это значит — «изо всех орудий»?
На вооружении наших танков — одно орудие, ну еще и пулемет. Изо всех орудий ведут огонь крепости, форты, боевые корабли, неправда ли?
А тут всего один танк..: «Тридцатьчетверка»...
Но так увидел и так записал этот Рихард Вурстер, видимо, ошеломленный дерзкой вылазкой.
И местные жители, и оставшиеся в живых участники боев, и немецкие мемуаристы утверждают, что Копенковатое не менее шести раз переходило из рук в руки.
Каким образом распространился и как дошел до частей приказ Военного совета выступить утром пятого августа, прорываться в северном направлении?
Трудно это объяснить.
Связи по проводам уже не существовало.
Но последние остатки 190-й дивизии и приданного ей артиллерийского полка ночью приказ получили.
На рассвете собрали и сожгли документы.
«Все командиры и красноармейцы,— вспоминает артиллерист В. Кадашев, проживающий ныне в Минске,— собираясь идти на прорыв, старательно приводили себя в порядок. У кого еще оставалось что-либо в вещмешках, перебирали имущество, освобождаясь от всего, что может стать обузой в бою».
Сохранившие пару чистого нательного белья надевали его.
Прилежно умывались у колодца — давненько не приходилось. Пыль и гарь сделали всех смуглыми, а теперь лица посветлели.
Словно не к бою готовились, а к смотру.
Надевать чистое белье перед решающим боем — старинный благородный русский обычай, вот его и соблюли без всяких команд и вне расписания того дня. Не уверен, что многие в Зеленой браме знали, что так поступали воины Александра Невского перед битвой на льду Чудского озера.
Выступление назначено на девять ноль-ноль.
В восемь тридцать артиллеристы простились со своими орудиями.
Сводный отряд был построен — пятьсот активных штыков. И всего пятьсот человек. Когда вышли за Подвысокое, поняли, что прорваться не удастся, надо биться здесь. И бились до вечера. Потери с обеих сторон страшные...
Управление войсками нарушено.
Штаб Южного фронта получает клочковатую информацию, на основании которой командующий фронтом отправляет донесение в Ставку: «Понеделину вновь подтверждаю приказ новыми атаками пробить себе путь и выйти из окружения».
Упоминаемый в донесении приказ (боевое распоряжение № 0047) доставляет в Зеленую браму самолет санитарной авиации. Командующий Южным фронтом разрешает «своими силами организовать выход из окружения в восточном направлении».
Но переправы уничтожены.
Река Синюха на этом участке шириной до 80 метров, глубиной до трех.
В книге «Через три войны», вышедшей в 1972 году, Иван Владимирович Тюленев (он в 1941 году командовал Южным фронтом) с солдатской прямотой признается: «...в тот день, когда писалось донесение в Ставку, 6-я и
12 -я армии, измотанные кровопролитными боями, были уже полностью окружены под Уманью».
Бывший сержант из 15-й Сивашской стрелковой дивизии, теперь капитан запаса Гавриил Колчин (он вырвался тогда из кольца, сражался в Сталинграде, штурмовал Кенигсберг) вспоминает:
«Кажется, как раз 4 августа был ранен командир нашей дивизии Николай Никифорович Белов. Каким-то чудом к нам прорывается санитарный самолет (наверное тот, что доставил боевое распоряжение № 0047.— Е. Д.). Белов улететь из кольца отказался. Генерал ответил летчику так: «В гражданскую я служил рядовым в дивизии, которой теперь командую. Со своими бойцами останусь до конца».
