В составе 36-го корпуса 6-й армии была 140-я стрелко­вая. Считалось, что дивизия погибла 7 июля 1941 года. Оставшиеся в живых командиры и политработники не нашли ни в одном архиве материалов, выходящих за рубеж этой даты.

Но люди сражались в составе своих полков еще целый месяц. «Мы не считали себя погибшими, а вернее, не знали, что нас считают погибшими»,— пишет по этому поводу бывший командир артиллерийского полка Владимир Лисовец, проживающий ныне в Одессе. Надо, чтобы геройство бойцов 140-й дивизии не было забыто.

Ведь они на третий день войны в районе Дубно при­няли на себя таранные удары танков и мотопехоты. Ди­визия не дрогнула, держалась на первом своем рубеже до 30 июня.

Она отошла лишь тогда, когда стало достоверно извест­но, что сосед справа растоптан превосходящими силами врага.

Примеров того, как трудно было выполнять приказ на отход, я мог бы привести много, но расскажу только один эпизод, относящийся к первым дням войны.

В пограничном Перемышле, на берегу реки Сан стоял ДОТ, замаскированный забором. Гарнизон этого бронекол­пака — всего два пулемета, первый и второй номер. Дот начал действовать в первые минуты войны. В нем находи­лись младший лейтенант Чаплин и рядовой Ильин — воины 99-й стрелковой дивизии. Противник к исходу первого дня наступления ворвался в город. Наши отошли. Два пуле­метчика остались на своем посту. Сутки без перерыва вели они огонь по переправе.

Как известно из истории, на второй день войны Перемышль был отбит воинами 99-й и пограничниками. Товари­щи застали пулеметчиков на их бессменном посту. Чаплин и Ильин коротко отдохнули в казарме и снова в течение всей недели, пока город держался, участвовали в боях, вели огонь по врагу.

Но противник на флангах глубоко вонзился в нашу территорию, необходимо было отвести войска, пришел приказ.

Чаплин и Ильин как раз вновь дежурили в доте. Они сказали уходящим пограничникам, что останутся в броне­колпаке, будут вести огонь и ждать нового освобождения города.

   — Продержимся, только скорей возвращайтесь...

Они не могли предположить, что Перемышль отобьют только через три с лишним года.

Вот какой случай невыполнения приказа героями, доро­го отдавшими свою жизнь. Но смертниками они себя не считали, и мы не посчитаем. И пропавшими без вести не назовем...

Но продолжим рассказ о 140-й стрелковой...

Артиллеристы 361-го гаубичного артполка, входившего в состав дивизии, 6—7 июля били по танкам прямой навод­кой из своих гаубиц калибра 152.

Не знаю, применялся ли раньше и позже такой калибр в ближнем бою. Во всяком случае для стрельбы прямой наводкой по танкам эти гаубицы отнюдь не предназначены!

Седьмого июля все нити связи оборвались: штаб диви­зии во главе с комдивом полковником Лукой Герасимовичем Басанцом был отторгнут от полков и разгромлен.

Часть командиров погибла, некоторые были захвачены в плен. Комдив с небольшой группой (теперь выясняется, что в ней было человек двадцать) вырвался и ушел на поиски партизан, чтобы присоединиться к ним. Полковник Басанец перешел линию фронта в начале 1943 года. Позже он коман­довал рядом соединений, стал генералом.

Начарт дивизии полковник М. А. Шамшеев нашелся после войны — он был членом комитета восстания в конц­лагере Маутхаузен. (Я пытался связаться с ним, но был извещен о том, что 22 августа 1981 года он скончался...)

Полки продолжали сражаться.

Боевая задача была ясна: бить врага! По карте можно и не ориентироваться — противник виден и без бинокля.

Пополнялись боеприпасами, в том числе и трофейными, перебивались кое-как с продовольствием, но личный состав не голодал — были среди своих, на родной земле!

Все полки дивизии — три стрелковых и два артиллерий­ских,— ослабленные, поредевшие, согласовывая свои дей­ствия с соседями, 10—14 июля участвовали вместе с танки­стами группы Огурцова в успешных боях за Бердичев, а по­том — в разгроме вражеской группировки под Оратовом.

Дивизия, отсутствующая в донесениях и сводках, на­ступала!

Несколько дней командовал подполковник (его фами­лию ветераны запамятовали), он был тяжело ранен; его сменил полковник — кавалерист, успевший покомандовать лишь несколько часов... И тогда командование дивизией, оставшейся без штаба, взял на себя полковой комиссар Семен Борисовский. Ему пришлось руководить исчезающи­ми полками в Зеленой браме. Он геройски погиб в бою близ села Нерубайка.

В ночь на седьмое августа, то есть через месяц, дивизия действительно перестала существовать, но отдельные гор­сточки ее воинов еще сражались в окрестных лесах и полях...

Случай со 140-й дивизией свидетельствует все о том же: сражаться и стоять насмерть, бить врага из последних сил и в любых обстоятельствах было и оставалось первой заповедью не только отдельного бойца или отдельной роты, но и дивизии, отделенной от боевых порядков армии и фронта.

Июль сорок первого — время возникновения и форми­рования партизанского движения. В определенном смысле боевые действия полков дивизии, отрезанной от соседей и лишившейся штаба, родственны партизанской войне. Сто сороковая примыкала то к одному, то к другому соеди­нению и по обстоятельствам координировала с ними свои атаки. Несколько позже партизанские отряды взаимодей­ствовали с регулярными частями — я был свидетелем тех совместных операций и зимой 1942-го на Белгородчине, и осенью 1943 года при форсировании Днепра.

Ну, а как квалифицировать боевые действия отряда, про который рассказал мне лейтенант запаса агроном Сергей Васильевич Собольков, человек, прошедший все круги ада, бедовавший во многих концлагерях?

Через неделю после начала войны на реке Збруч сти­хийно образовалась группа командиров, только что по- скорому выпущенных из училищ и направленных с назначе­ниями в части 6-й армии.

Попытки разыскать штабы, куда им надлежало явиться, оказались тщетными. Но юные и необстрелянные лейтенан­ты сочли невозможным присоединиться к потоку отступле­ния, так и не встретившись с врагом лицом к лицу.

На переправе у старой границы неизвестный майор объединил их и повел на прорвавшегося противника. Первый бой подтвердил убежденность в своих силах. Более месяца, не просто отступая, но маневрируя, сражался этот отрядик. Может быть, правильней назвать его пулеметной боевой группой? Они действовали в тылу врага, вот уж действительно на свой страх и риск. А ведь справедливо считать их партизанами!

Последний бой Собольков с товарищами выдержал в конце июля под Христиновкой. Лейтенант очнулся у разби­того пулемета, подняться уже не мог. Он обнаружил, что выбиты все зубы, но успел окровавленным ртом разжевать, проглотить свой партийный билет, прежде чем был схвачен немецкими танкистами.

Мучительным было абсолютное господство вражеской авиации. Она бомбила и штурмовала повозки с детьми, санитарные машины с крестами на покрывающем их бре­зенте. Я видел такое потом только во Вьетнаме, когда там бесчинствовали заокеанские агрессоры.

И все же, повторяю, наш отход в июне и в июле сорок первого года не был паническим. Отвергаю подлое словечко «драп», просочившееся в художественную литературу из уголовного жаргона. Трусами оно придумано.

Приезжал в Москву с группой красных следопытов из села Верховья Орловской области учитель географии Виктор Максимов. Заходил ко мне. Он тоже участник боев у Под­высокого, был там ранен, и лишь в 1943 году ему удалось вновь стать в строй. Воевал отчаянно, получил еще два ранения и вернулся домой из Магдебурга с тремя боевыми орденами. Меня потрясла одна подробность из рассказов Максимова об отходе наших войск от Тернополя на старую границу, а потом на Винницу. Из суточного распорядка целиком исключалось время на отдых: днем вели бои, а по ночам отходили. Люди засыпали на ходу. Иные падали, ушибались. Чтобы уберечь людей от травм, лейтенант Максимов вел бойцов не по-уставному: при построении на марш он ставил в голову своего подразделения тех, кто казался пободрей,— им надлежало следить за дорогой, а остальные шагали за ними с закрытыми глазами, положив руки на плечи товарищей, оказавшихся впереди. И помога­ло, получалось.