— А что на этой, рядом с ней, дочка?

— Белая горлица.

— А вот на этой?

— Прекрасная караибская роза в цвету сплелась с семилетником в плодах.

— А вот на этой?

— Мангровое дерево. — Называя карты, Адоя всякий раз вопросительно глядела на кормилицу.

— Значит, так, дочка: гордая птица, которую ты не знаешь, — это европейский сокол, он смел, как орел. Значит, красивый храбрый европеец едет теперь из-за моря, чтобы на тебе жениться.

— На мне? — спросила Адоя смущенно и радостно: каждая креолка мечтает выйти замуж за европейца.

— На тебе, — отвечала кормилица. — Вот эта белая горлица три раза подряд, как я ни перемешивала карты, так и ложилась прямо под крылышко к гордому соколу, а эта белая горлица, дочка, — это ты.

— Неужели я, мамушка? — воскликнула Адоя, всплеснув руками.

— А эта прекрасная караибская роза, что сплелась с семилетником, — это любовь, и будет она для тебя счастливой и разделенной, а случится это на двадцать первом году твоей жизни. Мангры же, у которых корни становятся ветвями, а ветви опять корнями[8], и дают новые побеги — это множество колен вашего потомства. Ох! — вздохнула кормилица. — Есть и на солнце пятна, не бывает небо безоблачно. Все время вокруг сокола извивается и шипит змея абома — знак пяннакотавов. Это значит — европейцу грозят большие опасности. Но вот эта пума говорит, что львиная смелость его выручит.

— Бедный европеец! — воскликнула Адоя, воздев руки к небу.

— Злая змея абома! — сказала Ягуаретта.

— Только вот еще что я вижу, — продолжала в раздумье кормилица. — Карты для европейца легли вроде бы хорошо, но три раза все гаданье мне смешала злая пантера. С одной стороны от нее тайбай, птица смерти, а с другой — гадофауло, птица радости…

Мулатка решила еще раз испытать судьбу и принялась раскладывать карты заново.

Адоя сидела, задумавшись. Предсказание кормилицы подействовало на нее особенно сильно, поскольку перед тем, по странному совпадению, ей два раза снилось, что она выходит замуж за военного из Европы, а пойти за европейца в эполетах — это для Адои было верхом счастья.

Выросшие в колонии голландцы-креолы бывали обыкновенно грубые пьяницы и игроки, любившие больше цветных женщин, чем креолок. Поэтому новоприбывшие офицеры, если только они выдерживали местный климат и жизнь среди опасностей, часто делали прекрасные партии.

Ясно, почему задумалась о предсказании Мами-За богатая, свободная, невероятно суеверная, слепо доверявшая бредням кормилицы Адоя.

Тем временем индианка сидела невозмутимо, опершись подбородком о край стола и глядя то на кормилицу, то на Адою. Только дважды Ягуаретта на какое-то мгновение крепко закрыла большие глаза, а ее верхняя губа почти неприметно дрогнула, приоткрыв белые зубки.

Это движение было молниеносно, однако еще несколько секунд лицо девушки сохраняло странное, почти зловещее выражение.

В это время, спросив сначала разрешения через черную служанку, в залу вошел управляющий Белькоссим и прервал кабалистические упражнения своей жены.

Белькоссим был высок, сухопар, силен, смугл, сед, с густыми черными бровями. Его строгое лицо выражало твердость, спокойствие и рассудительность, свойственные людям, которые перенесли и переносят ежедневно большие опасности, рассчитывая при этом только на себя.

Отец Адои, будучи хозяином умным и человеколюбивым, поступал не так, как другие плантаторы. Он не угнетал рабов непосильной работой и не держал их в черном теле, а старался быть с ними добрым, великодушным, справедливым и твердым в решениях, чтобы сама неволя стала для них сладка.

Негры работали у него немного меньше, чем у соседей, где их постоянно подгонял устрашающий бич управляющего, но жили дольше соседских рабов, постоянно изнуренных работой. Никто из них не пытался бежать, и Спортерфигдту гораздо реже, чем другим плантаторам, приходилось тратиться на дорогостоящую покупку новых рабов. Этим он возмещал свои убытки от умеренного использования силы невольников.

Но и этого было недостаточно нашему колонисту, так что все вокруг считали его глупым и опасным нововводителем. Он желал, чтобы его невольники были самыми счастливыми и работящими неграми в колонии. Он был разумный человек и понимал, что для человека главный стимул — выгода. Поэтому он предложил невольникам небольшую плату, возрастающую в зависимости от результатов труда.

Но, как все люди с малыми потребностями, рабы обыкновенно ленивы. И негры плантатора Спортерфигдта были довольны своим состоянием, а потому ограничивались той умеренной работой, к которой их понуждали, и не ощущали надобности работать больше.

Колонист не обескуражился. Он прекрасно знал характер негров. Обычно они недеятельны, но тщеславие их, будучи единожды возбуждено, не имеет границ. Он решил пробудить в них желания, чтобы невольники, стараясь удовлетворить их, сами стремились к работе. Несколько самых работящих негров были посланы сделать большую вырубку. За эту работу им причитались некоторые предметы роскоши для убранства их жилищ или украшения для женщин и детей, выписанные из Суринама.

Эта мера возымела замечательное действие. Каждый отец негритянского семейства хотел иметь в доме буфет, стол, несколько гравюр в рамочках, хотел видеть свою жену и дочь с красивым платочком и серебряной цепочкой.

Плантатор сделал так, чтобы за работу всегда можно было получить что-нибудь из этих чудных вещей. Вскоре почти все невольники, исключая нескольких неисправимых лодырей, изо всех сил старались заработать небольшую плату, выдаваемую хозяином, чтобы удовлетворить эти невинные прихоти.

Простодушное честолюбие негров казалось ребячеством, однако же оказало решительное действие на процветание плантации Спортерфигдт. Рабы более не ощущали себя согнанными на проклятое место и преданными жуткому жребию, спасти от которого могут лишь бегство или смерть. Постепенно они привязались к земле узами семейственности и радостями достатка.

Колонист вскоре убедился, что и там, где мало места для честолюбивых устремлений, само человеколюбие к невольникам может помочь в достижении делового успеха. Его рабы не вымирали от утомления и отчаяния, и за тридцать лет управления плантацией ему ни разу не пришлось покупать негра. Первых невольников заменило целое поколение рожденных на плантации — ловких, сильных, умных и послушных.

Негры, содержавшиеся в строгости, работали вдвое меньше, чем хорошие вольные работники. И наоборот, спортерфигдтские негры, довольные и трудолюбивые, давали хозяину большую прибыль, несмотря на то, что он им еще и платил.

Мало того, что он обходился полусотней рабов там, где сосед должен был употребить сто, — все у него делалось с таким тщанием, что на суринамском рынке кофе и сахар от Спортерфигдта котировались много выше, чем произведенные на других плантациях.

Видя такие дела и результаты, почти все плантаторы Суринама возненавидели счастливого соперника. Их бесило процветание Спортерфигдта; чтобы разорить его, они бы ничего не пожалели. Поселок пытались поджечь, пытались спровоцировать бунт рабов — но неутомимая деятельность управляющего Белькоссима, во всем похожего на хозяина, смелость и преданность негров торжествовали над упорным недоброжелательством.

Во время войны с восставшими неграми нескольких спортерфигдтских невольников послали в ополчение. Все они отличились, а некоторые, подобно Купидону, за храбрость и верную службу во имя спасения колонии были даже награждены серебряными бляхами.

Но ненависть соперников-мерзавцев была безгранична. По дороге домой Спортерфигдт был подстрелен из ружья возле бальсового дерева и умер несколько часов спустя.

Перед смертью плантатор, зная усердие и честность Белькоссима и не имея в Гвиане родственников, назначил его опекуном и наставником Адои, которой исполнилось тогда семнадцать лет.