— К чему кричать? — сказал Улток. — Никто тебя не слышит.

Он стал связывать Адое руки, чтобы было удобней отнести к лошади.

— Помогите! Помогите! Господи!

— Господь глух, — молвил Улток.

Он привязал платок к одной руке Адои, обмотал вокруг талии и пытался схватить другую руку.

— Капитан, помогите! — кричала несчастная девушка.

Два негритенка в ужасе затворили ворота поселения и спрятались.

— Твой жених в Суринаме, — сказал Улток. — Сейчас он вернется, не найдет тебя и тоже будет звать на помощь.

Неожиданное сопротивление креолки бесило его. Он мертвой хваткой больно сжал нежные руки девушки. В конце концов ему удалось связать их за спиной. Адоя была теперь беззащитна. Ей оставалось лишь по-прежнему жалобно звать на помощь.

Поднялся ветер. Его долгие завывания заглушили ее голос. Улток мог теперь как угодно распоряжаться своей добычей. Он взял девушку на руки и с этим легким грузом поспешил по мосту прочь из Спортерфигдта к Силибе, ожидавшему с лошадьми.

Но едва он перешел через мост, раздался свист Тарпойна, и Улток увидел в сотне шагов перед собой толпу негров во главе с Белькоссимом. Добежать до лошади плантатор не успевал.

Улток увидел, что попал в ловушку. Не долго думая, он бросился с Адоей на руках за ограду поселения, выпустил девушку из рук (она упала на землю), ухватился за веревки моста и убрал его в тот самый миг, когда к мосту подбежал управляющий.

— А, Белькоссим! — насмешливо закричал Улток из-за ворот поселения. — Ты сам так славно укрепил Спортерфигдт! На вал ты теперь не заберешься — мы здесь с твоей хозяйкой одни.

Он крепко привязал веревки и обернулся к своей жертве, намереваясь овладеть ею.

Адоя была ловка, и ее подгонял страх. Пока плантатор убирал мост, она вскочила и, хотя ей мешали связанные за спиной руки, стремительно бросилась под тамаринд массеры. Она добежала до дерева без сил, задыхаясь, рухнула на колени и стала молить Бога и тень отца своего избавить ее от посягательств Ултока.

Улток же видел, как она убегает, но не спешил за ней вслед: он хотел с рассчитанной жестокостью насладиться отчаяньем жертвы.

Он медленно подошел к густой изгороди, окружавшей опасную куртину, и со злобным смехом произнес:

— Теперь, упрямая гордячка, я буду отомщен за твое презрение, за твою холодность! Гром грохочет над моей головой — он мой покровитель! При его раскатах, посреди содроганий природы, устрашенной моим злодеянием, ты станешь моей! Раньше чем через час люди не смогут переплыть ров и залезть на вал. Мы одни. Я сильнее тебя. Нет такой мощи — ни человеческой, ни божеской, — что вырвет тебя из моих рук. Слышишь, дочь Спортерфигдта?

Эти последние слова Улток громко прокричал, подойдя уже к самой изгороди.

Ураган яростно грохотал. Смерчи пыли, песка и листьев со страшным шумом кружились в воздухе, затмевая и без того неверный свет солнца.

Адоя по-прежнему стояла на коленях и горячо молилась. В борьбе с Ултоком ее длинные волосы разметались по обнаженным плечам. От гнева, ужаса и молитвенного пыла рдели ее щеки, горели глаза — она была великолепна!

С плотоядным восхищением Улток несколько мгновений полюбовался ею, вошел в ограду, одним прыжком оказался на середине куртины и поспешил под тамаринд.

С невыразимой яростью набросились на Ултока пчелы, еще более обыкновенного разъяренные ураганом. Целый рой облепил ему лицо, впившись в глаза, в губы и в руки. Дико закричав, Улток повернулся и стал на ощупь искать выход — тщетно! Ослепленный и обезумевший от боли, он бегал без толку по кругу, натыкаясь на кусты… наконец вцепился руками в стебли гранадиллы и рухнул на землю.

Пчелы, словно уверившись в победе, с удесятеренной яростью накинулись на упавшего. Улток, уткнувшись лицом в землю, грыз ее, судорожно рыл ногтями, страшно стонал… Наконец от ужасных мук колонист потерял сознание.

В этот миг разразилась буря во всем своем устрашающем величии. Не вставая с колен, Адоя обратила к пылающему небосводу прекрасное лицо свое, светившееся радостью и благочестивым восторгом, и произнесла:

— Славен будь, Господи, спасший меня под сим древом, благословенным отцом моим!

С большим трудом Белькоссиму и нескольким неграм удалось взобраться на вал. К тому времени приехали из Суринама Геркулес, майор, губернатор и посланник. Негры побежали выдвинуть мост, а Белькоссим кинулся искать хозяйку.

Подойдя к куртине, он застал устрашающее и трогательное зрелище. Улток-Одноглазый испускал дух, корчась в страшной агонии. Адоя, преклонив колени, молилась.

Тарпойн и Силиба, узнав о смерти хозяина, признались в убийстве плантатора Спортерфигдта. Они погибли под страшными пытками, так и не сказав, что их хозяин был сообщником, а еще верней — подстрекателем этого убийства.

Ясно без слов, что после стольких злоключений Геркулес-Ахилл-Виктор Арди женился на Адое Спортерфигдт. Война окончилась, и Геркулес с молодой женой вернулся из Гвианы в Европу.

Белькоссим и Мами-За остались в Спортерфигдте управлять поселением в отсутствие хозяев.

Майор и верный сержант отправились вместе с новобрачными во Флиссинген.

Геркулеса произвели в майоры. На родине его встретили с некоторым упоением, ибо актуариус читал по всему городу письма Рудхопа. Счастливый отец рыдал от радости и нежности.

Как ни предавался папаша Арди своим безумным грезам, но, когда сын его оказался посреди страшнейших опасностей, он понял, как же он все-таки обожает его.

Не описать того счастья, когда Геркулес явился к нему из Суринама живой и невредимый, с прекрасной и доброй женой! Актуариус забыл все свои ратные помыслы. Он пал перед сыном на колени, молил его бросить впредь воинское ремесло, клялся на шпаге Арди-деда, что и так ни один Арди не свершил столько для семейной славы.

Геркулес без особого сожаления поддался на уговоры отца. Он купил неподалеку от Флиссингена чудный участок земли и назвал его, к тихой и благочестивой радости Адои, Новый Спортерфигдт. Адоя прожила век счастливейшей из жен, ибо муж ее был, без всякого сомнения, лучшим из мужей.

Молочница Берта стала старшей молочницей фермы. Наша старая приятельница, черная телка Дурашка, с возрастом поумнела. Геркулес, чтобы доказать, что не держит на нее зла, купил ее в числе первых.

Майор Рудхоп и сержант Пиппер поселились во Флиссингене. Каждый год, к великой радости Геркулеса и Адои, они приезжали в Новый Спортерфигдт «на семестр», как они говорили.

Еще в начале этого столетия у сына Геркулеса, господина Якоба Арди, одного из богатейших судовладельцев Флиссингена, можно было видеть в доме большую картину работы Зюнбурга, представлявшую пяннакотавский крааль и тот момент, когда Геркулес, привязанный к роковому столбу, отказывается воевать в рядах пяннакотавов и взять себе жену из их числа.

Геркулес скромно возражал, но актуариус не давал покоя ни себе, ни другим, пока не получил эту картину, чтобы увековечить один из величайших подвигов в роде Арди. Не одолев причуды старика, участники этой страшной сцены — Геркулес, Адоя и Пиппер — дали художнику подробные описания, так что ужасный момент был передан живописцем во всей точности.

Одно лишь огорчало Пиппера, и он непрестанно на это указывал, а именно: достойный сержант был изображен в фас, поэтому, к его великому неудовольствию, не было видно дивно украшенной боевой косы.

Над рамой два лежащих льва (в память об имени Гордого Льва) держали картуш с надписью, которую актуариус сочинил всю, от слова до слова, и ничего не дал в ней изменить: