— Все будет в порядке, — говорит тут Нано во весь голос, подымая голову от записки. — Все будет в порядке, — повторяет он, — потому что соус приготовил я. Ты всегда все портишь, когда берешься за готовку.

Это моя последняя ночь с Наташей. Она, как мне кажется, сохраняет невероятное спокойствие. С каждым днем она говорит все меньше. Такое впечатление, что она ничуть не волнуется. Ее невозмутимость меня сбивает с толку и даже чуточку раздражает. Взгляд у нее кроткий, как бы говорящий, что нам не остается ничего другого, как положиться на судьбу. Я не такой. Я хочу бороться, добиваться своего. Вот чего я хочу.

Но чего бы мне хотелось? Чтобы она рыдала, дрожала от страха? Может, она и права. Что еще можно сделать, как не положиться на судьбу? Мы думаем, что боремся, а на самом деле лишь терпим последствия случайного стечения обстоятельств, или следуем предначертаниям звезд, или же страдаем от совершенных ранее собственных промахов. Наташа так спокойна потому, что она героиня русского романа. Потому что она русская. Более того: советская. Это советская жизнь приучает тебя смиряться с худшим, стоять в очереди, чтобы получить килограмм колбасы, квартиру, мужа, а также какую-то судьбу.

Разразилась ужасная гроза. Распахиваю окна, вдыхаю свежесть дождя, воздух, уже пахнущий весной. Вода низвергается с неба потоком, словно бурная река. В Москве все масштабно: если холодно, у тебя замерзает дыхание, если льет дождь, то будто всемирный потоп, такое впечатление, что он никогда не кончится. Когда же наступает жара, то весь обливаешься потом, кажется, что находишься в Северной Африке или Техасе. Времена года, погодные явления — все своей силой и яростностью соответствует размерам города и царящей в нем атмосфере. В этом смысле с Москвой может сравниться только Нью-Йорк.

Нью-Йорк. Америка. Мои первые годы за границей. Говорю Наташе, что тогда я не мог и воображать, что окажусь в такой ситуации, как сейчас. Потом вспоминаю первую ночь в Москве. Я смотрел на улицу Горького из окна своего номера в гостинице «Интурист»: муравейник людей и автомобилей внизу на улице казался мне каким-то неведомым, экзотическим миром, как Индия, как арабские страны из «Тысячи и одной ночи». Я не мог уснуть. Около часа ночи я вышел и пошел смотреть на смену караула у Мавзолея Ленина на Красной площади, первый из множества виденных мною впоследствии. Я был поражен, раздавлен огромностью Кремля и площади. И в этом невероятном месте, думал я, мне предстоит провести четыре года? Однако прошло всего лишь несколько месяцев, а я уже готов бежать.

Сейчас Наташа примеряет то, что наденет в момент бегства. Твидовую юбку. Темный жакет. Черный берет. Темные очки. Делает несколько шагов по комнате. Становится в позу перед зеркалом, словно я собираюсь ее сфотографировать: ее последний «снимок» в России. Меня охватывает то же чувство, что и в первый день, в церковном саду в Переделкино. Ощущение, что знал ее в прошлой жизни. Наташа молча ходит взад-вперед по комнате. И из какого-то далекого уголка памяти выплывает забытый мною смутный образ.

Сентябрь. Возвращаюсь в Москву рейсом «Аэрофлота» из Прибалтики, куда летал, чтоб сделать репортаж. От сидящей на два ряда впереди меня женщины исходит какое-то особое очарование. В СССР я еще никогда не встречал такую утонченную, нежную, сдержанную женщину. В аэропорту в Москве расталкиваю всех, чтобы подойти к ней и увидеть ее в лицо. Проталкиваюсь к ней, но не могу разглядеть: на голове у нее шляпа (или берет?), глаза закрывают темные очки. Очень быстро идет к выходу. Я ее догоняю. Она замечает меня. Неужели она русская? Спрашиваю, говорит ли она по-английски? «Йес», — отвечает она. Спрашиваю, не артистка ли она. «Нет», — говорит она, слегка улыбаясь и не поворачивая ко мне головы, продолжает смотреть прямо перед собой. «В таком случае, может быть, вы принцесса?» Она смеется. Потом вдруг становится серьезной и говорит: «Нет, я всего только женщина». Мы доходим до зала ожидания, ей навстречу бросается мужчина, берет у нее дорожную сумку и провожает к выходу.

Мне надо было бы спросить, как ее имя. А вдруг она ответила бы: «Наташа»? Гляжу на мою Наташу и мне хочется задать ей дурацкий вопрос: ты в сентябре ездила в Прибалтику? Тогда, значит, мы с тобой встретились в том самолете? Ты знала, кто я? Ты подобрала целую цепочку женщин, с самого начала зная, что, следуя ей, я дойду до тебя? Глупости! Чистый бред, плод моего нервного напряжения.

Мы засыпаем обнявшись. Проснувшись утром, занимаемся любовью. Ничего особенного друг другу не говорим. Уже обо всем говорено-переговорено. Только прощаясь с ней и назначая встречу на день бегства, уже на пороге двери, не могу удержаться от искушения и не добавить нечто торжественное, как того требуют обстоятельства:

— Нам это удастся, обещаю тебе.

— Я верю тебе, любовь моя. До свидания!

Не успел я выйти из подъезда, как меня тотчас охватило непреодолимое желание вернуться и увидеть ее лицо сейчас, сейчас, когда она там, у себя дома, осталась одна.

Мы условились, что Наташа проведет последний день без меня, занимаясь подготовкой к отъезду. У нее есть бумаги, которые необходимо уничтожить. Предметы, которыми ей хочется полюбоваться, которые хочется потрогать в последний раз. Возможно, ей суждено никогда больше не возвращаться в Москву, но она не может ни с кем проститься. Поэтому последние часы перед бегством она проведет в одиночестве. Это будет ее прощанием с Россией.

Пытаюсь отвлечься работой, но время ползет нестерпимо медленно. Когда Нано позвонил, было уже около девяти часов вечера.

— Я уезжаю, — говорит Нано, — когда в следующий раз мы увидимся, в Риме, привези мне немножко икры.

Я желаю ему счастливого пути и думаю при этом, что через сутки отправится в дорогу также и Наташа.

Ночью не могу уснуть, верчусь с боку на бок, потом встаю и выхожу на балкон. Взору моему открывается всегдашнее унылое зрелище: фабричные трубы, металлические опоры линии электропередачи, больница, парк, похожие на казармы огромные жилые дома, в которых еще светятся некоторые окна. Но все равно до меня долетает дыхание огромного города. Сколько жизней, трагедий и радостей, надежд таится за этими светящимися в ночи прямоугольниками. Ветер шевелит листву тополей, и до меня долетает их шорох, меж крон зеленых деревьев высятся трубы и утыканные антеннами крыши домов, ночь теплая, небо усыпано звездами, высоко над городом сияет луна. Удастся нам осуществить свой план?

В шесть утра начинает светать. Согласно плану я должен заехать за Наташей в час дня, вместе с ней где-нибудь пообедать, потом позвонить по телефону Руди и назначить ему свидание на проспекте Калинина. В шесть вечера мы прибываем на Кутузовский, потом — столкновение машин, и начинается побег Наташи.

В одиннадцать утра приезжаю в редакцию. Долго задерживаться там я не собираюсь.

— Ты видел, что случилось с твоим приятелем-«дальнобойщиком»? — спрашивает Николай. И протягивает мне сообщение агентства ТАСС:

ИТАЛЬЯНСКИЙ КОНТРАБАНДИСТ АРЕСТОВАН НА ГРАНИЦЕ.

МОСКВА — Пограничники на таможенном пункте в Бресте вчера задержали итальянского гражданина, пытавшегося незаконно вывезти из СССР большое количество икон и икры. Этот человек, Стефано Бранкалеоне, 35 лет, совладелец транспортной фирмы международных перевозок, который давно работает на территории Советского Союза, был арестован во время обычной проверки, осуществляемой таможенниками. Внутри кузова грузовика были обнаружены пятьдесят старинных икон и в сундуке с двойным дном — банки икры общим весом в сто килограммов.

Общая стоимость груза, который пытался тайно вывезти Бранкалеоне, оценивается более чем в миллион долларов. «Надеемся, что сегодняшний арест послужит наглядным уроком, — заявил Иван Тарасевич, начальник контрольно-пропускного пункта в Бресте. — Иностранные спекулянты и контрабандисты, пытающиеся воспользоваться трудным моментом, который переживает наша страна, в целях незаконной наживы, получили предупреждение: силы правопорядка по-прежнему бдительны», — добавил полковник.