— Тогда вам надо ехать в Италию. Он там. По крайней мере, пробудет некоторое время. Он просил перевести его в какую-нибудь страну третьего мира — в Африку или на Дальний Восток. Ваш доктор — один из тех, кому нравится искать приключения. А мне нет. Но чего я совсем не выношу, так это плохо воспитанных, наглых журналистов.

Ухожу, хлопнув дверью. Иду обратно по коридору, стучу в дверь кабинета Карати, заведующего отделом печати посольства. Войдя, не говорю даже «чао». Он удивленно глядит на меня.

— Прежнего врача, окулиста, больше нет! — выпаливаю я на одном дыхании.

— Ну, и с чего это мы так разволновались? Что случилось?

— Знаешь, этот инцидент с Нано Бранкалеоне…

— Да, паршивое дело.

— Доктор недавно с ним встречался, я хотел что-нибудь узнать…

— Доктор вернулся в Италию. У него закончился срок командировки. Но о Бранкалеоне могу тебе кое-что сказать я. Пойдем, пройдемся немного.

Выходим на улицу. Солнце стоит высоко в небе, Москва утопает в зелени, цветут тополя. Карати рассказывает о подробностях ареста. Бранкалеоне находится в тюрьме усиленного режима. У него русский защитник, скоро приедет отец с итальянским адвокатом. Обвинение весьма серьезное. Есть надежда добиться того, что через пару месяцев его временно выпустят на свободу. Не раньше. Многое зависит от того, как будет развиваться политическая обстановка в Советском Союзе. Захотят или нет раздуть это дело, чтобы оно послужило уроком для других. В случае неблагоприятного исхода ему грозит попасть в исправительно-трудовой лагерь самое меньшее на шесть-семь лет.

— Что-нибудь известно о первых допросах?

— Нет, это следственная тайна.

— Могу я увидеть его, поговорить?

— В настоящий момент это исключено. Видеть его разрешается только русскому адвокату. Чуть позже позволят свидания, но только с родственниками. Если хочешь, я постараюсь передать Бранкалеоне от тебя привет или что-то, что хочешь ему сообщить.

— Я подумаю. Благодарю тебя. Но в отношении этого врача, окулиста… меня интересует другое…

— Что же именно?

— Мне хотелось бы получить одну конфиденциальную информацию… Конечно, если только ты можешь мне ее дать… Мне говорили, что он был человеком наших спецслужб тут, в посольстве…

— Он? Да ты что — с ума сошел?! — и Карати подходит ко мне вплотную и шепотом говорит: — Нет, человек спецслужб здесь — это я…

Лжет? Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Все, кто знал или мог знать, исчезли — вот что имеет значение. Наташа. Жильцы ее дома. Катя. Лилипутка из цирка. Теперь еще и врач посольства. Все, кто хоть как-то мог бы подтвердить историю, в которой я оказался участником. Я остался один.

Провожу еще одну ночь без сна, наполненную бессвязными мыслями, самыми дикими предположениями, кошмарными видениями. Стараюсь не поддаваться отчаянию, ибо это было бы равносильно признанию — я никогда больше не увижу Наташу. Встаю очень рано. В редакции Николай занят приготовлением завтрака — жарит яичницу. Шофер на дворе возится с машиной — меняет свечи. А где Ориетта? Нашей секретарши нет на месте. Что с ней? Неизвестно.

Ориетта обещала помочь мне. Хватаюсь за этот последний шанс. Звоню ей. Отвечает еле слышный голосок, словно за тысячу километров.

— Я плохо себя чувствую, совсем плохо.

— Что с тобой, что случилось?

— У меня жар. Заболела. Не смогу прийти на работу.

Говорю, чтобы насчет этого не беспокоилась.

— Выйдешь на работу, когда захочешь, только когда по-настоящему поправишься. Отдохни несколько дней.

— Вот-вот, я хотела бы пораньше уйти в отпуск, один знакомый обещал мне устроить комнату в санатории в Ялте, — отвечает она.

Она тоже от чего-то спасается бегством? Или это мне везде мерещатся заговоры и опасности?

Николай напоминает мне, что сегодня в Верховном Совете решающая схватка, придут все важные шишки как правых, так и левых, говорят, что уже два дня, как в Политбюро идет тайное совещание, заседают даже по ночам. «Это может быть решающий момент для перестройки, — говорит он, — или, наконец, пойдут вперед по этому пути или вернутся назад и тогда — прощай демократия!» Предлагает мне часть яичницы, но я отказываюсь. Однако в парламент придется обязательно пойти, газета ждет от меня длинную статью.

Вхожу в Кремль, как автомат. У Мавзолея Ленина — смена караула, как всегда происходящая каждый час, минута в минуту, торжественная и воинственная. Интересно, в подземелья доносится этот стук сапог по асфальту? Вот, одно доказательство у меня еще осталось: подземный ход. Я мог бы повторить свое зимнее приключение: спуститься вниз по откосу в саду, войти в Тайницкую башню, пройти по подземной галерее до Наташиной квартиры… Вдруг она еще там? Может быть, ее похитил Президент, чтобы держать там и ни с кем не делить?

При входе в здание Верховного Совета предъявляю свои документы. Сижу полчаса в ложе иностранной прессы. Президент присутствует в зале. Выступающие, как уже несколько месяцев, твердят о политических и экономических реформах, не приходя ни к каким решениям.

Испытываю непреодолимое желание закурить. Обычно курительная комната в Верховном Совете похожа на газовую камеру, но сегодня она пуста, наверно, дискуссия в зале действительно очень важная, только меня она все равно ничуть не интересует. Прочитаю о ней в сводках новостей агентств печати, для этого они и существуют. Курю, пытаюсь сосредоточиться, выстроить в один ряд все произошедшее.

В курительную входит маленький человечек. Направляется в мою сторону медленным шагом, на расстоянии нескольких метров следом за ним идет здоровенный парень. У человечка под мышкой кожаная папка. Он незаметно оглядывается вокруг. Не верю своим глазам, но это именно он — глава КГБ со своим телохранителем. Вот он стоит в нескольких шагах от меня, молча, неподвижно, без всякого выражения на лице, похожий на какую-то рыбу. Он маленького роста, лысый, одет в черное, в маленьких очках в толстой оправе на носу, стекла которых скрывают выцветшие голубые глазки. Бросив на меня взгляд, он чуть заметно улыбается.

— Вы согласились бы ответить на несколько вопросов? — спрашиваю я неуверенным голосом.

— Пожалуйста.

Вытаскиваю из кармана блокнот. Задаю первый вопрос об общей ситуации в стране. Потом следующий — такой же избитый. Записывая в блокнот его ответы, думаю, как бы ввернуть какой-нибудь вопрос, касающийся Наташи. Глава КГБ всегда недосягаем для журналистов, на этот раз такое впечатление, что он сам ищет репортеров. Почему?

Он поворачивается ко мне боком, словно собирается уйти и закончить наш разговор.

Это для меня последняя возможность. Но я никак не могу сообразить, с чего начать.

— Правда ли, — говорю я, — что КГБ ставит микрофоны в квартиры и офисы иностранных журналистов? Правда ли, что вы за нами следите и вам известен каждый наш шаг?

— Наши возможности куда более ограничены, чем думаете вы на Западе. Мы не в состоянии записывать на пленку и слушать все то, что вы говорите. К сожалению. Но если кто-то из вас нарушает закон, будьте уверены, что это не укроется от КГБ. Мой ответ достаточно ясен?

— Да, но в этой связи я хотел спросить…

Он не дожидается, пока я закончу свой вопрос. Поворачивается спиной и покидает курительную. Пытаюсь пойти вслед за ним, но телохранитель меня решительно останавливает.

— Интервью окончено!

— Но я… прошу вас… я должен…

— У Председателя КГБ есть более важные дела, которыми он должен заниматься. Несомненно более важные, чем ответы на ваши вопросы.

Начальству моей газеты интервью с главой КГБ понравилось. Его напечатали на первой полосе. Но я чувствую себя неудачником. То, что я пишу, кажется мне фальшивым, лицемерным, мистифицирующим читателей. Я держу наготове подходящий зачин для репортажа, такой, как нужен:

От нашего корреспондента.

МОСКВА — Это история тайной любви, превратившейся в политический шантаж, способный повлиять на судьбы перестройки и будущее Советского Союза. У Президента СССР была любовница. Глава КГБ обнаружил это и начал его шантажировать. Сейчас женщина исчезла. Она была убита или похищена. Главой КГБ или Президентом СССР. В нашем распоряжении имеются доказательства этого заговора…