Когда я дома один, то часто любуюсь из окна виднеющимся вдали Кремлем с подсвеченными прожекторами куполами его церквей. Напрягая зрение, иногда удается разглядеть также красный флаг, развевающийся на крыше дворца. А под флагом находится кабинет Президента. Я спрашиваю себя, там ли он сейчас и о чем думает. Сидит ли за письменным столом или встал, подошел к окну и смотрит вдаль, на город, так, как смотрю туда я.

Раскрываю наугад тетрадь, в которую записываю признания Наташи. Читаю несколько фраз.

«Кто знает, может, он оплакивает то время, когда мы с ним познакомились, когда он уже обладал властью, но только в одной небольшой провинции огромной империи, и мы могли с ним гулять в парках, где нас никто не узнавал, никто нам не мешал… Особенно хорошо было зимой, когда все вокруг было белым-бело, словно все куда-то исчезало. Он спрашивал: «Видишь? Чувствуешь? Это вечность, это Россия». И в нас не было сомнений, и мы не ощущали необходимости менять все вокруг…»

Теперь Наташа с большим интересом следит за тем, как идет перестройка. Покупает газеты, за всем следит, просит рассказать, что пишу я в своих корреспонденциях, как на происходящее реагирует мировая печать. При каждом новом затруднении Президента, при каждой атаке его противников у нее с новой силой возникает страх за свою жизнь. Боится, что кто-то, из одного или другого лагеря решит, что настал момент ее уничтожить или же похитить и заставить говорить. Поэтому-то она и искала прикрытия, защиты. Таким щитом должен был явиться журналист, который мог бы поведать всему миру кремлевскую тайну. И этот журналист я.

Однажды я уговорил ее прийти ко мне. Мы встречаемся в Китай-городе, в десять часов вечера, после того, как я заканчиваю работу в редакции. Она едет следом за мной на своих «жигулях». Паркует машину подальше от моего двора — этого гетто для иностранцев, пересаживается в мою машину и мы входим в подъезд, как муж и жена. Дежурящий у дома милиционер нас видит, но наверняка не может ее узнать, а кроме того, мне теперь уже на все наплевать. Приготавливаю простой ужин на итальянский манер — спагетти с помидорами и базиликом, легкое красное вино. Проводим приятнейший вечер, без разговоров о Президенте, без политических споров, не опасаясь шантажа.

Однако часа в два ночи Наташа настаивает на том, что ей необходимо вернуться домой. Говорит, что вне дома ей не заснуть. Просит извинить, заверяя, что со временем привыкнет. Я провожаю ее на улицу и она идет туда, где поставила машину. Пусть милиция думает, что я приводил проститутку. Ничего не поделаешь. Решаю прогуляться, сон все равно прошел. Свернув за угол, успеваю заметить отъезжающую машину Наташи. Через десять секунд в том же направлении, как стрела, проносится длинный черный лимузин. «Чайка» или «ЗИЛ»? Такие автомобили только у членов Политбюро. Я не успел хорошенько разглядеть машину. Если это «ЗИЛ», что он делал в такое время возле моего дома?

Звоню Наташе по телефону. Хочу узнать, вернулась ли она домой. Она снимает трубку после второго звонка. Успокаивает меня, говорит, что все в порядке, вновь просит извинить за неожиданный уход, желает спокойной ночи.

Но наутро в редакции меня вновь охватывает беспокойство. Николай держит в руках письмо. Он его вскрыл, как всегда делает с русской корреспонденцией, обычно ненужной, которую мы бросаем в мусорную корзину. Но тут дело, наверно, серьезное, потому что он откладывает начатый бутерброд.

Письмо адресовано мне. На конверте внизу имеется также адрес отправителя: Гоголевский бульвар, 12/11. Группа ПД.

Текст написан от руки, внутри конверта свернутый пополам листок, на нем печатными буквами, по-русски:

«Господин корреспондент! Мы тебя предупреждали, что ты должен немедленно возвратиться в свою Италию. Ты этого не сделал. И более того — продолжаешь поступать по-своему. Поэтому наша группа ПД приняла решение отрезать тебе яйца и засунуть их тебе в рот. После чего мы отрежем также и твою глупую башку и пошлем ее редактору твоей газеты. Теперь ты получил последнее предупреждение.

Группа ПД».

Наверно, я побледнел, потому что Николай хлопает меня по плечу и говорит:

— Наверно, какой-нибудь сумасшедший, у нас их полно, это единственный товар, имеющийся в нашей стране в изобилии.

Однако иногда случается, что сумасшедшие вовсе не шутят. Я ему не говорю, что это анонимное письмо — совершенно явная и конкретная угроза: если я не перестану видеться с Наташей, то рискую и в самом деле кончить с яйцами во рту в виде почтовой посылки, отправленной моему главному. Едем с моим шофером проверить адрес отправителя. На Гоголевском бульваре 12/11, как и можно было предполагать, ничего не находим: только пустырь, на котором стоял недавно снесенный дом.

Звоню в Министерство иностранных дел чиновнику, занимающемуся итальянскими журналистами. Он приглашает приехать к нему. К сожалению, говорит он, сейчас что только не происходит. Обещает предупредить милицию, которая начнет расследование и, если будут результаты, сообщит о них в КГБ. Я передаю ему анонимное письмо. Заполняю анкетку: имя, фамилия, профессия, сколько времени нахожусь в Москве, от какой газеты. Причина обращения в милицию. Излагаю, что произошло. Добавляю, что в русской печати переводятся и публикуются мои статьи, так же, как и многих других иностранных корреспондентов: возможно, я задел какую-то экстремистскую группку, которая теперь хочет отомстить и посылает анонимные письма с угрозами.

— Здесь, — говорит чиновник, размахивая у меня перед носом анонимкой, — написано, что вы уже получали анонимные письма с угрозами.

Отвечаю, что слышу об этом в первый раз.

— Наверно, они это выдумывают. Или же угрозы содержались в одном из множества писем, которые мы рвем даже не распечатывая, чтобы не терять времени на всех тех, кто попусту морочит нам голову.

Потом звоню пресс-атташе итальянского посольства Сандро Карати. Рассказываю ему о происшедшем: кажется, он единственный, кто искренне огорчен. Посылаю ему копию анонимки. «Я позабочусь о том, чтобы оно попало к кому надо», — обещает он. Значит, агент итальянских спецслужб будет в курсе дела.

Предупреждаю также свою газету. Но в Иерусалиме взорвалась бомба, в Италии разразился очередной политический скандал, профсоюзы объявили политическую забастовку, завтра — важный футбольный матч, играет национальная сборная Италии, так что никто не обращает на мое сообщение особого внимания.

Да, конечно, это может быть просто шутка или выходка какого-нибудь сумасшедшего, как полагает Николай. Но разве можно верить в такие случайные совпадения в России?

Я не хочу пугать Наташу, поэтому не говорю ей об анонимном письме. Два дня старательно изображаю спокойствие. И длится это до тех пор, пока не раздается, все изменивший, звонок Наташи с просьбой о срочной встрече. Когда мы увиделись, первое, что она произносит: «Убили отца Серафима». Тогда я рассказываю ей все, ничего не скрывая.

Отец Серафим был убит у себя дома, в квартирке при церкви в Переделкино, где он жил. Рано утром его нашла бездыханным женщина, которая приходила к нему делать уборку и готовить. Руки и ноги у него были связаны толстой веревкой. Умер он в результате сильного удара по голове, раскроившего ему череп. Мотивом преступления, по первым предположениям милиции, явилось ограбление, совершенное кем-то, кого жертва хорошо знала и кому доверяла. В самом деле, не было обнаружено никаких следов борьбы, замок входной двери не был взломан.

Газеты сообщают другие детали. «Правда» высказывает сомнение в отношении убийства с целью ограбления, так как ничего не было взято: даже две старинные иконы в серебряном окладе остались на своих местах. «Известия» отмечают, что отец Серафим — уже третий за год священник, убитый в Москве, и не исключают, что эти преступления связаны между собой. Одна вечерняя газета утверждает, что убийца, возможно, принадлежит к какой-то сатанинской секте: с недавнего времени близ переделкинской церкви по утрам находят зарезанных животных, какие-то непонятные рисунки на земле, следы происходивших там церемоний. Расследование продолжается.