Жидкость потекла по его лицу и груди, но колдун не обращал на это внимания. Он подошел к стеллажу и с почтением открыл древнюю шкатулку.
Кинжал. Серебряный кинжал, целиком покрытый засохшей кровью, покоился на столь же древнем шелке.
Водун взял его в руки и подошел к неприметной корзине у стены. Внутри нее уже давно что-то возилось и попискивало. Он резко распахнул крышку и выхватил оттуда детеныша крысособаки. Стиснув его за шкирку, водун пропел короткий гимн и резко ударил кинжалом, рассекая грудь мута. Заткнув кинжал за пояс, водун погрузил руку в трепещущую, теплую плоть и вырвал сердце! С наслаждением откусив кусочек трепещущей плоти, как того требует обряд, водун бросил сердце в самый центр росписей, а тушку детеныша небрежно откинул к стене. Потом вытащил из корзины следующего щенка.
Шесть мутов – шесть ударов – шесть сердец.
В центре хижины лежала кровавая кучка – дар, жертва, кровавая дань, если хотите.
Ему.
Водун опустился перед ней на колени, сжимая кинжал. Последовала новая череда песнопений. Колдун воздел вверх руки и оборвал песню, тяжело дыша. Глаза его налились кровью, из ноздрей потекли две красные струйки. Водун поднес кинжал к предплечью и медленно провел по коже.
А потом окропил своей кровью кучку сердец.
Тишина. Абсолютная. Немыслимая. Невозможная.
А потом… потом началось. Неизвестно, что это было, – может, действительно колдовство. А может быть, просто галлюцинации, вызванные трансом, дымом и алкоголем?
Лоа будто взбесились. Они заметались по хижине, сплетаясь в немыслимые формы и образуя нечеткие образы. Лоа метались в танце радости, потому что сейчас придет Он. Их настоящий хозяин.
Пол хунфора задрожал. Кости на стенах запрыгали, словно желая присоединиться к лоа. Головы беззвучно разевали рты. Пальцы у них в глазницах зашевелились. Глаза в банке, все как один, уставились на вход. Сундук в углу радостно запрыгал. Множество кукол, разбросанных по всей хижине, начали извиваться и задергались в жутком танце. Руки, развешанные целыми связками, принялись хватать воздух, силясь вцепиться хоть во что-нибудь.
Он уже близко.
Водун все так же стоял на коленях, держа в руке кинжал и не обращая внимание на происходящее. Он уже видел все это не раз.
Раскат грома…
Все в хижине замерло в предвкушении.
Лоа медленно опустились вниз, на пол, склонившись в приветствии.
Покрывало, закрывающее вход, откинулось. Лоа моментально устлали пол хунфора, образовав ковер.
А внутрь шагнул Он.
Барон Суббота.
Главный объект поклонения в конго. Хозяин мира мертвых.
Высокий скелет в безукоризненном фраке и цилиндре. Пустые глазницы прикрывают круглые черные очки (непонятно, на чем они держатся?), в левой руке стакан рома, в правой – сигара.
Барон величаво прошествовал по ковру лоа. Свысока глянул на подношение. На водуна. Челюсть его хищно оскалилась, изображая улыбку.
Барон был доволен.
Он отпил рома. Затянулся сигарой.
И склонился над водуном. А потом дохнул на него дымом.
Водуна швырнуло к стене. Поток образов, хлынувший в его разум, был, казалось, бесконечен! Некоторое время водун еще с жадностью вглядывался в него, но потом потерял сознание. Последнее, что он увидел, это как барон Суббота тянется к его груди.
* * *
Абадайя, водун вест-вормов, когда-то давно принадлежавший к племени Острозубов, открыл глаза. Все его тело наполняла боль. Старик с трудом перевернулся на живот и подполз к стеллажу. Взял с полки какую-то мазь и обработал ею рану.
А потом бессильно откинулся на спину.
Из всего, что обрушил на него барон Суббота, Абадайя запомнил немного. Но и этого хватило, чтобы понять:
Надвигается буря.
Камай-Нанги[6] пришел.
Святослав Максимов
Я принимаю бой
Они приближаются.
Приближаются к моему укрытию.
Они все ближе.
Я выглядываю и вижу их лица. Не, ну как лица? Морды, замотанные грязными тряпками и платками. Что под ними, не видать, но мне кажется, что их уродливые хари перекошены от злобы. От безудержной ненависти ко мне.
От гнева.
Потому что я убил их братьев. Оборвал их никчемные жизни и отправил души прямиком в Край Вечной Войны.
Если, конечно, у них есть души.
Я вытягиваю перед собой руку. Пальцы подрагивают, но это нормально. Не боится только дурак.
Или мертвец.
Они все ближе. Мой пульс учащается вместе с их приближением.
Я достаю из-за пояса томагавк и кладу его рядом, нежно поглаживая обух.
Ничего, дружище. Скоро ты напьешься вдоволь.
По крайней мере, мы постараемся.
Теперь арбалет. Я открываю короб своего чо-ко-ну.
К горлу подступает ком. Ну да, все правильно, я не ошибся в подсчетах.
Остался только один болт.
Дампы отличные бойцы. Еще никому из вест-вормов племени Острозубов не удавалось справиться даже с двумя. А ко мне приближаются трое.
Они все ближе.
У одного шестопер, у второго топор. И их прикрывает тварь с арбалетом.
Это конец. Их не одолеть. Даже если я попаду последним болтом (что сомнительно, ведь из арбалета я стреляю так себе), то останется еще двое.
Не хочется умирать…
«Никому не хочется! А кто ж нас спрашивает?!» – усмехнулся я и поднялся в полный рост.
Вдох.
Выдох.
Смирение.
Фирменная улыбка-оскал. Я принимаю бой.
Несколькими часами ранее
– Рив! А попрощаться?
Я оглянулся:
– Да брось, чего прощаться-то? Мы ж ненадолго. Раз-бац – и дома! День максимум.
– Не! Давай, иди сюда.
Я поморщился. Не люблю, знаете ли, эти долгие прощания. Вроде и уходишь-то на чуть-чуть, а провожают, как будто я в Кремль собрался! Не, ну с Кремлем это я перегнул, конечно! Метафору подпустил, так сказать! Чё я, двинутый, что ли? Туда идти не ближний путь! Это ж… ну… далеко, короче! Мы-то ж, считай, в Крылатском, так? Вооот. Это получается, топать и топать! К тому же, как-то еще вестов (чтоб их болотный кашель хватил!) обойти нужно! Не, я не двинутый.
Закинув чо-ко-ну за спину, я подошел к сестренке. Красавица она у меня, загляденье прямо! Шерстка желтая, ворсинка к ворсинке, блестит лучше золота! Клычки белые, торчат ровно настолько, насколько надо, а не как у некоторых – отрастят себе, прямо не клыки, а косы целые! С конечностями тоже все в порядке – две руки, две ноги. А то бывает, вон как у деда Джереми – ноги три, а рук четыре. Не, ну то есть это сейчас у него четыре. Раньше-то пять было, да одну какой-то придурок из Пегих Собак отрубил. В общем, красота у меня, а не сестренка!
Она прижалась к моей груди, уткнулась носиком в грубую кожу куртки.
– Возвращайся скорее, Рив. Я так волнуюсь. Ты ведь один у меня.
– Не, ну ты чего, а, Хлой? Каждый раз ведь чуть не плачешь! Сколько тебе говорил, нормально все будет! – Я смягчился. – Ну, все, хорош сырость разводить! Я вернусь. Обещаю.
Она улыбнулась, старательно сдерживая слезы:
– Удачи тебе.
Сзади раздался окрик:
– Рив! Ну, ты, мазафака, где там уже?
Я потрепал её по шерстке, подмигнул и направился к другим охотникам.
– Да, Рив. Ну она и боязливая у тебя! Мы ж за папоротником идем, а не воевать!
Я лишь развел руками. Ну а что поделаешь?
– Уж какая есть, Бау. Вообще, кто бы говорил! Себя вспомни, когда Вау убили.
Бау тут же помрачнел.
– Так это ж брат мой! Да что там брат?! Это ж часть меня, факинг шит! И его убили, сволочи! А ты живой, между прочим, мазафака!
– Ладно, хорош вам, – сказал Кларки. – Идти пора уже.
Мой дружок Кларки, в отличие от меня и Бау, ничем не отличается от всего остального племени. У него все, как у остальных, – с ног до головы покрыт коротким ворсом, вместо ногтей – когти, изо рта торчат клыки, лицо вытянуто и напоминает нечто среднее между лицом хомо и звериной мордой.