Орлов махнул рукой: делайте, мол, что хотите, только побыстрее. От Сергея не укрылся этот жест. Он вообще старался держать в поле зрения все, что происходило в комнате в последние два часа. Несмотря на внешнюю беззаботность, он контролировал каждое движение, каждый взгляд своих противников, улавливал малейшее изменение интонации в их голосе, нутром чуял, какую линию поведения выбрать для достижения своих целей. Они пришли сюда без оружия — если не считать, конечно, того миниатюрного брелка с передатчиком, который Сергей не выпускал из рук ни на секунду, — и теперь, когда назревали наиболее ответственные события, когда словесный треп практически исчерпал себя и пришло время переходить к более активным действиям, возможно, с применением силы и кулаков, этот дамасский клинок очень мог пригодиться. Спасибо доктору, что он навел его на мысль воспользоваться им. Держа в руках этот великолепный кусок булатной стали, он чувствовал себя намного увереннее.

Сергей украдкой взглянул на часы. 00.12. Пора. Час "Х" наступил. Поймав взгляд доктора, он чуть заметно кивнул. Тот мгновенно понял, что от него требовалось. Бросив в мешок очередную пачку со стодолларовыми банкнотами, он вытер руки о пиджак, словно пытаясь стереть с ладоней налипшую на денежные знаки грязь человеческих страстей, и подвел итог своей ревизии:

— Все в порядке.

Сергей круто повернулся к Орлову и в упор посмотрел в ненавистное лицо.

— Поставим последнюю точку, господин Орлов. Распорядитесь привести мою дочь.

Орлов полуобернулся к Свирскому.

— Действуй, — распорядился он.

— Пусть вернут мне мой телефон, — потребовал тот.

Орлов перевел взгляд на Сергея.

— Отдай ему трубку, — сказал Сергей, обращаясь к своему другу. Доктор, хотя и с явной неохотой, кинул аппарат Свирскому. Тот ловко поймал его на лету. — А вас, Свирский, я хочу предупредить: одно неосторожное слово — и я разрисую вашу мерзкую физиономию вот этой сабелькой. Смею вас заверить: в случае необходимости я проведу хирургическую операцию ничуть не хуже, чем вы своим скальпелем.

Свирский зло посмотрел на Сергея, но в ответ ничего не сказал. Затем набрал нужный номер.

— Приведите девчонку в кабинет босса, — отдал он распоряжение. — Да, именно сейчас. — Он с опаской покосился на стальной клинок, угрожающе покачивающийся в метре от его носа — и дал отбой.

— О'кей, — кивнул Сергей. — А теперь верните трубку моему другу. Живее, Свирский, не испытывайте моего терпения.

Трубка вновь перекочевала к доктору.

Потянулись томительные минуты ожидания. Напряжение, царившее в комнате и владевшее Сергеем вот уже в течение двух часов, достигло предела. Он едва мог скрыть дрожь в руках. Сердце его бешено колотилось в груди — он прекрасно понимал, что сейчас, в эти самые минуты, решается не только его судьба — решается судьба его единственной дочери, его маленькой Катюши, за которую, если нужно, он будет драться со всем миром, до последнего вздоха, до последней капли крови.

Чуткое ухо Абрека уловило гул приближающихся шагов. Кто-то торопливо спускался по лестнице. Он взглянул на часы. Четверть первого. Все правильно: тюремщики идут за своей пленницей. А в карманах у них наверняка лежат заветные ключи.

Он не ошибся. Шаги звучали уже совсем близко и совершенно отчетливо. Абрек прислушался: посланец Свирского был один. Что ж, тем легче будет справиться с ним. Он укрылся за небольшим выступом в стене, куда свет от единственной лампочки практически не проникал, и приготовился достойно встретить этого типа. Правая ладонь его крепко сжимала верный нож.

Охранник сошел с лестницы, неторопливо вошел в коридор и, громко сопя, прямиком направился к железной двери, где содержалась маленькая пленница. Это был здоровенный битюг под два метра ростом, с кулаками, которыми, без сомнения, можно запросто прошибить кирпичную стену, и с мускулистой бычьей шеей, заканчивающейся маленькой, стриженой под бобрик головой, на фоне всей этой горы мускулов казавшейся рудиментарным отростком, каким-то ненужным дополнением, которое оказалось здесь явно по ошибке.

Абрек усмехнулся. С этим неповоротливым громилой он справится в два счета. Приставит нож к горлу, потребует ключи — и дело в шляпе. Он знал: такие битюги, как правило, панически боятся смерти и слишком трясутся за свою шкуру.

Он вышел из своего укрытия и начал осторожно приближаться к охраннику. А тот тем временем не спеша достал из кармана внушительную связку ключей и с минуту перебирал их в поисках нужного. Абрек был уже в двух шагах от него, когда охранник неожиданно уронил связку на бетонный пол. Кряхтя и отдуваясь, он нагнулся за ними и…

Абрек и сам не мог понять, что произошло следом. Полтора центнера живого мяса внезапно обрели удивительную гибкость и быстроту. Чеченец сумел лишь уловить, как эта громада резко развернулась — и мощный кулак, со свистом рассекая воздух и увеличиваясь в размерах с умопомрачительной скоростью, понесся прямо на него. Инстинкт самосохранения принял решение прежде, чем это сделал разум. Быстро пригнувшись и выпростав вперед руку с ножом, он скорее почувствовал, чем увидел, как кулак просвистел в каком-нибудь сантиметре над его головой, а острое лезвие ножа мягко прошлось по чему-то упругому, легко поддающемуся, рвущемуся. Еще не успев оценить всего происходящего, он услышал что-то вроде хриплого клекота, затем раздался булькающий, свистящий звук, переходящий в утробное урчание, напоминающее урчание домашней батареи, из которой с целью профилактики отсасывают воздух накануне отопительного сезона. Абрек отпрянул назад — и вовремя: грузный охранник, с искаженным от страха и боли лицом, выпучив глаза и ловя ртом воздух, словно выброшенная на берег рыбина, тяжело рухнул на колени; руки его судорожно хватались за широкую рваную рану, пересекавшую трахею слева направо; по запястьям его струилась густая багровая кровь. Еще секунда, две — и могучее тело с гулким стуком грохнулось на бетонный пол.

Черт возьми, еще один труп! На его счету была не одна человеческая жизнь, однако убивал он лишь тогда, когда его вынуждали обстоятельства; убивать он не любил и всегда испытывал какое-то гадливое чувство во время этой процедуры.

Абрек перешагнул через тело, под которым росло, расползаясь, вязкое багрово-черное пятно, подобрал ключи и открыл массивную железную дверь. Сидевшая на койке девочка вздрогнула и испуганно уставилась на чеченца.

— Пошли! — сказал он. — Быстрее!

— Кто ты? — недоверчиво прошептала она, с опаской отодвигаясь назад, к стене.

— Меня прислал твой папа.

— Папа! — радостно воскликнула девочка и вскочила с кровати. — Где он?

— Ты скоро увидишься с ним, Катюша — тебя ведь Катей зовут, правда?

— Катей.

— Тогда поторопись. Нам нужно поскорее отсюда уходить.

Детское сердечко подсказывало, что этому смуглому взрослому незнакомцу можно верить.

— Идем, — решилась она. — Только обязательно отведи меня к папе. Ладно?

— Обещаю.

Она подбежала к нему, и он даже не заметил, как девочка оказалась у него на руках. Катюша обхватила ручонками его шею и заглянула в глаза.

— Ну что же ты? — нетерпеливо спросила она. — Меня ведь папа ждет.

— Ждет. И очень тебя любит. Пошли!

Он выскочил в коридор и, прикрывая девочке глаза своей широкой ладонью, чтобы она невзначай не увидела лежащий у порога труп охранника, побежал к лестнице.

Она была худенькой и совсем легкой, он почти не чувствовал ее веса. Теплое ее тельце доверчиво прижималось к нему, и сердце его сжималось от этой детской доверчивости, той непосредственности и безотчетного испуга, свойственных только детям. На бледных щечках были видны грязные разводы от уже успевших высохнуть слез. Он до боли стиснул зубы и для себя твердо решил: «Глотку перегрызу любому, кто хоть пальцем до нее дотронется». Теперь, когда эта маленькая девочка оказалась под его защитой, он чувствовал, как вливается в него новая порция уверенности в правоте его дела — он словно получил индульгенцию на все те действия, которые ему еще придется предпринять по ее освобождению, даже если он снова вынужден будет пролить кровь.