Стоит заменить эти два местоимения на одно — «наше», и войны прекратятся.

Нельзя, конечно, думать, что, стремясь заменить «мое» и «твое» на «наше», Полоцкий проповедовал ликвидацию государственной и частной собственности. Отнюдь нет. В стихотворении «Гражданство» он выступает за такой имущественный ценз, при котором граждане были бы и не очень богаты, и не слишком бедны. Как пастухи стригут со своих овец лишь шерсть, а кожу не трогают, так и начальники должны «праведно» собирать дань со своих подчиненных. Достаточно лишь убедить людей не брать чужого, лишнего. В стихотворении «Труд» Симеон говорит о пчелах, которые все трудятся, а ленивым они обгрызают крылья и извергают их вон из роя. Так и человек должен работать:

Несмотря на всю классовую и историческую ограниченность этой теории происхождения войны, нельзя не отметить и того, что мыслитель сделал шаг вперед по сравнению с официальной церковной точкой зрения, согласно которой война — это «божье попущение», наказание за грехи, содеянные человечеством. Симеон не отвергал, да и не мог отвергать идею «божественного промысла». В некоторых своих стихотворениях он даже склоняется к мысли, что это дьявол («враг мира») разоряет мир ради грехов людских и досаждает людям бранью. Но, не удовлетворенный, видимо, таким толкованием, он склоняется к более реальному и жизненному объяснению причин войны.

Полоцкий не принадлежит к числу тех, кто осуждал любую войну. Нет, говорил он, еретически мыслят те, кто все войны объявляет нечестивым злом.

Еще в период работы над своими пьесами, когда он тесно общался с боярином А. С. Матвеевым, Симеон познакомился в его богатейшей по тем временам библиотеке с книгой Эразма Роттердамского «Разговоры». В 1678 году было отдано распоряжение о передаче книг опального боярина в Посольский приказ. Составили опись его библиотеки — в ней были книги на латинском, немецком, польском, французском, итальянском, голландском и других языках.

Симеон с большим интересом прочитал книгу великого просветителя, постарался достать те его работы, которые случайно оказались в Москве. Они не пользовались большим спросом, так как были написаны по-латыни. Какие-то (мы не знаем их названий) книги Эразма Роттердамского были в библиотеке Полоцкого. От него они перешли к его ученику Медведеву. Крайне интересен тот факт, что некоторые работы Полоцкого как бы перекликаются с произведениями голландца. Заманчиво в этом плане сопоставить взгляды Симеона с учением о войне Эразма Роттердамского, который считал, что Христос запрещал христианам вести какие бы то ни было войны. В ряде своих трактатов — «Памятник воина христианина» (1509), «Война приятна тем, кто ее не испытал» (1515), «Жалоба мира» (1517) — Эразм самым категорическим образом выступал против войн вообще. Он был свидетелем войн в Италии, Англии и Германии. Поэтому не случайно тема мира стала одной из ведущих в его творчестве. Ученый порицает и обличает любую войну как таковую и противопоставляет ее миру, покою, стремясь обратить внимание на огромный материальный и моральный ущерб, причиняемый войной. Мы не знаем, читал ли Полоцкий именно эти работы Эразма Роттердамского. Зная прекрасно латынь, Симеон, конечно, мог прочитать какой-либо из трактатов Эразма, тем более что они были широко распространены в Западной Европе в XVI–XVII веках. Но хотя у нас и нет фактических доказательств знакомства Полоцкого с этими трактатами выдающегося гуманиста, сама полемическая направленность высказываний нашего русского просветителя крайне интересна.

Полоцкий категорически отрицает мнение Эразма Роттердамского о том, что Христос превозносил мир и порицал войну. Умело используя Ветхий и Новый заветы, Симеон доказывает, что нет никаких данных говорить, будто бог запрещает всякие войны. В ответ на утверждение, что все войны без исключения противны христианской вере и самому естеству человеческому, Полоцкий выдвигает свой тезис: «Свободно есть царству гражданы своя защищати». Защита от нападения есть закон природы, «а занеже то закон есть естества, никако верити мощно есть, еже ему евангелием упразднену быти!».

Симеон весьма подробно разбирает соотношение войны и мира. Война, с одной стороны, противополояша миру, а с другой — есть средство, путь к миру. Война, как и мир, бывает и доброй, и злой. Неправедная война противоположна доброму миру и ведет к миру злому; праведная, наоборот, ведет к миру доброму.

Какими же условиями определяется праведная война? Их четыре. Первое — это законность власти. Только законная высшая власть государства вправе объявить войну, с тем чтобы «обиды явные отразити… Объявить брань… — дело главы высочайшия». Второе условие: начинать войну следует лишь для наказания тех обид, которые приносят ущерб всему государству в целом, всем его подданным. Третье условие — это доброе намерение, добрая цель войны. Война праведная та, которая ведется только с целью установления «мира доброго», а не ради причинения вреда — например, для завоевания новых земель. Да, праведная война есть путь к доброму миру, но путь этот тяжкий, и идти им можно лишь тогда, когда уже использованы все остальные мирные средства.

И, наконец, четвертое условие — это «приличный способ» ведения войны: воины не должны обижать мирных жителей, притеснять их; они могут воевать лишь с теми, кто носит оружие, а детей, жен, стариков, монахов, купцов, крестьян убивать и грабить нельзя.

Только сочетание всех четырех условий делает войну праведной: отсутствие хотя бы одного из них приводит к тому, что война становится неправедной.

Как же мы должны расценить эту своеобразную теорию войны и мира? Несомненна прежде всего ее гуманистическая направленность.

Но не менее отчетливо выступают и черты определенной классовой и социальной ограниченности автора. Не случайно на первое место Симеон ставит «власть законную»: дело «главы высочайшей» определять, какая обида бывает явной и на какую следует отвечать войной. Все, кто воюет с законной властью, как вне страны, так и внутри ее, есть враги государства. Он не допускает даже и намека на то, что возможна «праведная» война внутри государства против законной власти. Все те, кто обижен, должны просить у царя милости, а он, в свою очередь, должен стремиться установить «мир и тишину народную».

Итак, учение Полоцкого о праведных и неправедных войнах было, с одной стороны, направлено на укрепление централизованного государства и на упрочение власти «главы высочайшей» — законного монарха, а с другой — на оправдание боевых действий против тех, кто посягал на свободу и независимость России. Необходимо дать решительный отпор туркам и татарам, опустошающим южные окраины Русского государства, несущим русскому народу плен, рабство, разорение, беду, — вот к чему призывает Полоцкий. Его учение о праведных войнах вселяло в души современников мысль, что им «должно… (разрядка моя. — Л- П.) против врагом нечестивым стояти со оружием защищения ради жен и чад и всех християн православных».

Полоцкий ставил перед собой совершенно конкретную задачу: дать теоретическое и теологическое доказательство, оправдание справедливости тех войн, которые вело и готовилось вести Русское государство. Выступление Полоцкого с обоснованием войны против турок и татар в 70-х годах XVII века имело, несомненно, прогрессивный характер.

Хотя Федор Алексеевич и был объявлен царем еще в январе 1676 года, его торжественное венчание было отложено до июня месяца. 18 июня в Успенском соборе Кремля было совершено торжественное венчание Федора Алексеевича на царство, совершенное патриархом Иоакимом. В тот же день в Грановитой палате Кремля был накрыт необыкновенной пышности стол для именитых бояр и виднейших придворных. Патриарх Иоаким с высшими церковными деятелями, боярами, окольничими, думными и ближними людьми заполнили палату. У стен на лавках разместились наиболее видные дьяки, именитые гости; были приглашены и «иноземные дохтуры»: слабый здоровьем юноша-царь хотел тем самым оказать им почет и уважение.