В дни юности Аввакума еще ничто не предвещало будущих раздоров.

Возмужавшего Никиту Минина родственники вытребовали из монастыря в мир, заставили жениться, а там жители одного из соседних сел выбрали двадцатилетнего парня в священники. Талант и страстность быстро выделили его среди прочих попов, и вскоре заезжие купцы, познакомившись с Никитой на Макарьевской ярмарке, сманили его в Москву…

Подрастал и Аввакум. В семнадцать лет мать его женила на четырнадцатилетней сироте Анастасии. Пока жив был отец девушки кузнец Марко, дом их считался зажиточным. Потом пришла бедность. Матери Аввакума сирота приглянулась своей набожностью и трудолюбием. Как оказалось, Настасья заглядывалась на юношу и мечтала о нем и прежде, так как он, видно, был пригож и статен.

Так в жизнь Аввакума вошла Анастасия Марковна, замечательная русская женщина, прошедшая рука об руку с ним через все мытарства и родившая ему девять детей.

Вскоре умерла мать Аввакума. Почувствовав приближение смерти, она постриглась в ближайшем монастыре, приняв имя Марфы.

И тотчас на молодоженов, обремененных полудюжиной меньших Аввакумовых братьев и сестер, обрушилась беда. Дом священника принадлежал общине. Пока была жива мать, семью не решались выселить. Но строптивый Аввакум не очень ладил с «соплеменниками», которые вынудили его переселиться в другое место.

В двадцать один год он уже стал дьяконом, а в двадцать три — священником в селе Лопатищи. Он по-прежнему крестьянствовал, помогали ему братья. Тогда же увидел свет его первенец Иван.

«Поставлен в попы» Аввакум был весьма просто. Собрались прихожане, выбрали его, как могли выбрать любого из своей среды, и поручились особой записью, что он «человек добрый, святое писание знает и не бражник». Явился он к архиерею вместе с другими кандидатами в священники, и каждый из них держал в руке прошение. Архиерей вышел с книгой и стал ее давать читать по очереди каждому кандидату. Кто читал плохо, того он прогонял, а кто хорошо — у того на бумаге делал пометку. За Аввакума непременно уж замолвили словечко знакомые попы, но и ему, вероятно, пришлось сделать взнос казначею и одарить писцов и прочую архиерейскую челядь. И лишь потом, во время службы, епископ совершил рукоположение…

Так бы и остался Аввакум сельским попом, перебивался бы с хлеба на квас, если бы не жила в нем беспокойная сила, властная потребность действовать. Он не довольствовался церковными службами, которые его прихожане посещали весьма неусердно, и пытался проповедовать «и в домах, и на распутьях», и в других селах. Но часто его проповедь встречалась равнодушно. Своей нетерпимостью Аввакум отпугивал людей заурядных, а начальников приводил в ярость и делал своими врагами.

Но иные прислушивались к нему. Строгий, взыскательный, он умел подходить к людям и с трогательной лаской, а порой не щадил себя для тех, кого опекал, и они платили ему тем же. Духовные дети, которых Аввакум насчитывал потом около шестисот, привязывались к нему нерасторжимыми узами.

Однажды к молодому попу в лопатищинскую церковь пришла исповедоваться девица. Была она «многими грехами обременена, блудному делу… повинна». Встала она перед евангелием и начала покаянную речь. Очевидно, она была так хороша, а рассказ о любовных похождениях настолько впечатляющ, что священник, призванный врачевать чужие души, «сам разболелся». Сжигаемому «огнем блудным», ему было горько и стыдно. И тогда он взял три свечи, зажег их, прилепил к аналою и «возложил руку правую на пламя, пока не угасло злое разжение».

Надо думать, что на девицу это произвело впечатление.

В своей избе той ночью Аввакум долго плакал, пока «очи не опухли», да так и уснул, лежа на полу под образами, и увидел сон, который всю жизнь считал пророческим.

Увидел он Волгу, а по Волге той стройно плывут два корабля золотые. И весла у них золотые, и мачты золотые, и все золотое. И всего-то людей на кораблях по одному кормщику. Спрашивает он их: «Чьи корабли?» И ему отвечают: «Лукина и Лаврентьева». А то были купцы работкинские, духовные дети его. И видит он третий корабль, но не золотой, а пестрый — и красный, и белый, и синий, и черный, и пепелесый. Красоты ж его умом человеческим не постичь. Юноша светлый на корме сидит, правит прямо на Аввакума, того и гляди подомнет. И вскричал он: «Чей корабль?» Ответил ему юноша: «Твой корабль! На, бери, плавай на нем с женою и детьми, коль хочется!»

Проснулся Аввакум, сел на полу и стал думать: что же это, какое плавание его ждет?

В скором времени начались беды.

Справедливости искал Аввакум, а нашел жестокость. Местный начальник отнял у вдовы дочь, собираясь, видно, сделать ее своей наложницей. Аввакум вступился за вдову, просил начальника вернуть девушку. И дело не обошлось без обличений, настолько разгневавших начальника, что он явился к церкви со своими людьми и «воздвиг на Аввакума бурю». Попа избили так крепко, что он потерял сознание. Увидев Аввакума недвижимым, начальник испугался и отпустил девушку. Через полчаса Аввакум пришел в себя, и тогда начальник, раскаявшись в собственной «мягкотелости», вернулся в церковь, бил попа, сшиб его и таскал за ноги по полу в полном облачении.

По другой, аввакумовской же, версии поп-богатырь отнял девушку силой, после чего начальник явился к церкви с целым отрядом.

В те времена лучшим аргументом считалась кулачная расправа, сдержанность была не в почете. А уж если кто чуть возвысился над другими, перечить ему было опасно. Сам царь Алексей Михайлович, прозванный Тишайшим, не задумываясь, хлестал по щекам седобородых бояр, а в церкви во время службы не стеснялся крепких выражений, если ему казалось что не так.

Спустя некоторое время другой начальник, некий Иван Родионович, вломился к Аввакуму в дом, бил его и «у руки огрыз персты, яко пес зубами», а после вечерни пытался пристрелить из «пистоли». Порох на полке пыхнул, но выстрела не последовало. Дал осечку и второй пистолет. Аввакум издевательски благословил начальника:

— Благодать во устах твоих, Иван Родионович, да будет!

Иван Родионович не остался в долгу. Отнял у Аввакума имущество, а самого со двора выбил вместе с Настасьей, маленьким Иваном и только что родившимся младенцем. «И на дорогу хлеба не дал».

Те, чьи сердца Аввакум сумел завоевать, проводили его за околицу. И побрели изгнанники в Москву. По дороге Аввакум крестил новорожденного и дал ему имя Прокопий.

Была и еще одна причина для гнева начальнического. Ее мы находим в словах самого Аввакума. Иван Родионович «сердитовал на меня за церковную службу: ему хочется скоро, а я пою по уставу, не борзо; так ему было досадно».

Неужели длительность церковной службы могла вызвать столь бурную реакцию? Да, могла. Еще не прошли те времена, когда нечто подобное бывало даже формальной причиной длительных и кровавых междоусобных войн. И пока Аввакум со своими добирается до Москвы, постараемся разобраться в событиях, предшествовавших расколу.

Смутное время оставило Русь не только обескровленной, не только катастрофически убавило ее население, не только пожгло ее города и сократило пахотные земли, оно расшатало и устои морали.

И в то же Смутное время ощущение опасности «вечного порабощения латинского», как писал в своих призывных грамотах Дионисий, подняло и сплотило лучших людей земли русской, заставило их неистовым напряжением сил изгнать врага.

Но прошел десяток лет, и герои были оттеснены с политической арены новой знатью — «знатью дворца и приказа». Не слыхать уже о Минине, обижен Пожарский. Оказался в тюрьме и архимандрит Троице-Сергиевой лавры Дионисий, обвиненный в искажении богослужебных книг, проверка которых была поручена ему царем и церковными властями. Выпустил его на свободу в 1619 году вернувшийся из польского плена митрополит, а затем патриарх Филарет, отец молодого царя Михаила Федоровича, умный и дальновидный правитель Московского царства.