Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Никон затребовал из монастырей и церквей старые богослужебные тексты — 2700 служебников, уставов, псалтырей, евангелий и других книг — для сличения с книгами, бывшими в ходу. Изучение старых славянских и греческих книг подсказало бы Никону, что большая часть расхождений с современными греческими книгами не была виной русских переписчиков и печатников. Но такой титанический труд остался лишь благим намерением. Для сверки были взяты современные греческие книги венецианского издания конца XVI и начала XVII века. Начинает печататься новое издание псалтыри со значительными изменениями.

Это был по тем временам шаг невероятно смелый. В десятках тысяч церквей миллионы прихожан сотни лет слышали слова молитв, привычных, с детства заученных на память. И вдруг эти слова, порядок слов и традиционный ритуал меняются! Психика с трудом приспосабливается к подобным переменам. Добавление или выпадение некоторых слов в молитве воспринималось как нечто очень досадное и тревожное, как фальшивая нота в знакомом напеве.

В помощь Славинецкому, подготавливавшему исправление русских богослужебных книг, Никон вызвал из Соловок Арсения Грека. Сосланный за ренегатство в северную обитель, Арсений и там остался верен себе. Он так усердно молился и крестился двумя перстами, так нахваливал местные обряды, так часто говорил монахам: «Воистину, братья, у нас, греков, и половины веры нет», что приезжавший в Соловки Никон услышал о нем самый благожелательный отзыв. Гибкая совесть Арсения Грека позволила ему мгновенно переключиться на хаяние тех же обрядов, и он занял видное положение при патриархе. Появление его в Москве подлило масла в огонь.

Когда Никон (еще митрополит) вошел в темницу к Арсению, ловкач поклонился и елейным голосом попросил:

— Святый патриарх российский, благослови!

Легенда об этом пророчестве, «волшебном и еретическом», послужившая будто бы причиной возвышения лукавого выкреста, еще долго распространялась врагами Никона.

Изменения в псалтыри вызвали недовольство ученых справщиков Печатного двора Ивана Наседки, старца Савватия и Силы Григорьева, близких по взглядам к кружку Вонифатьева и Неронова. В ноябре их увольняют, и к важному на Руси делу надзора за печатанием книг приходят ставленники Никона.

Никон явно недооценивал своих бывших друзей. Неоднократно битые, но несдавшиеся, упрямые, красноречивые, обладавшие незаурядными способностями и сильной волей, они оказались достойными противниками. Если бы они затеяли придворную интригу, если бы они боролись только за личную власть и влияние, то Никон, пользовавшийся безоговорочной поддержкой царя, легко разметал бы их, и этот мелкий дворцовый эпизод едва бы остался в истории. Но они, начав с дворца, увлекли своей борьбой всех — аристократов, попов, иноков и грамотных крестьян, раздули пламя, которое горело еще очень долго и после того, как никого из зачинателей распри не осталось в живых.

Реформаторами были и Никон и его противники. Для Никона отрицательные последствия Смутного времени казались достаточным основанием для крутого поворота; в жертву политической стратегии он готов был принести все… Его противники считали, что устои русской жизни лишь пошатнулись, что нужно укрепить их без коренной ломки и иностранных заимствований. «Начнете переменять — конца переменам не будет», — говорил Аввакум.

Популярный старообрядческий сборник петровской эпохи доносит до нас опасения противников Никона уже внятно и с учетом последствий реформ: «Забыли они писанное, что не следует вдруг вводить иностранные обычаи, чины, председательства, отличия, почести, звания, неслыханные в своем отечестве, а также перемену в одежде, обувях, в пище и питье, и в совет о государственных делах не пущать иноземцев, потому что от перемен и необычных дел в государстве бывают большие и страшные смуты… Не для того не следует принимать иноземцев, чтобы отнимать у них честь или чтоб их ненавидеть, но для того, чтобы по совету иноземцев не произошли в государстве перемены по обычаям и делам и к страны, перемены несогласные с нуждами государственными…»

Споры о крестном знамении, числе поклонов, движении крестных ходов и богослужебных текстах велись и прежде, но это не приводило к расколу.

Теперь же протест защитников старых обрядов был усилен недовольством народа, который связывал чиновничий и боярский гнет с усвоением правящим классом иноземных обычаев. Старообрядцы будут отстаивать не только бороды и русские кафтаны, но и старинное крестьянское право свободного передвижения, право земледельца на обрабатываемую им землю, на старинное самоуправление.

Но это все впереди, а пока у Никона еще была возможность помириться со своими противниками, он мог добиться своего соборным путем. Выражаясь по-современному, он мог многого достичь на началах коллегиальности, но предпочел волевое решение. Он действовал в духе времени — так поступал и царь Алексей Михайлович, не созвавший во второй половине XVII века ни одного земского собора и принимавший решения единолично.

Наступил 1653 год. Не прошло и семи месяцев со дня вступления Никона на патриарший престол, как его прежние друзья выступили против него с открытым забралом…

11 февраля вышла из печати новая псалтырь, а на первой неделе великого поста в Казанскую церковь принесли «память», в которой, помимо прочего, было распоряжение Никона креститься по-гречески — тремя перстами.

Не без умысла Никон послал свое распоряжение прежде всего в Казанскую церковь, к Неронову. Это был вызов. И именно к Неронову, а не к Вонифатьеву собралась вся братия. Придворный протопоп уже не был их вождем, царедворец как никто другой знал настроение молодого царя и поддерживал теперь Никона. И хотя ревнители еще долго будут ссылаться в своих спорах на Вонифатьева, он уже не их, он «всяко ослабел».

Аввакум по-прежнему время от времени служил в Казанской соборной церкви и на паперти ее читал народу книги. Он учился этому искусству у Неронова, человека «речиста» и всегда имевшего многолюдную аудиторию, так как в церкви на Красной площади, посреди торжища, «мног народ по вся дни непрестанно бывает».

Читали Неронов и Аввакум и «Пролог», и «Кириллову книгу», и «Книгу о вере», и поучения Ефрема Сирина. Неронов читал со слезой, с «хлипаньем», и толковал темные места простыми словами.

Неронова и Аввакума приходили послушать многие знатные люди и их жены, и здесь завязывались нужные знакомства, раскрывавшие перед безместным протопопом двери известных в Москве домов.

Красноречие и начитанность делают свое дело, круг его знакомых расширяется, число духовных детей из знатных семейств все растет. «Любил протопоп со славными знаться», — признается он впоследствии. Денежные дары богатых почитателей помогают ему жить с семьей довольно безбедно, справить себе и Настасье Марковне дорогие шубы, крытые атласом и тафтой.

Забегая немного вперед, скажем, что так, не у места, но на виду, Аввакум прожил в Москве больше года. Правда, была у него возможность пристроиться в дворцовую церковь «на Силино покойника место», но он не особенно старался, и место ушло.

Аввакум и другие сторонники Нероновы при толковании книг не упускали случая осудить никоновские нововведения или пустить тревожный слух, чем приводили властного патриарха в неистовство.

Вызов Никона прозвучал для них грозно. «Мы же задумались, сошедшеся между собою; видим, яко зима хощет быти; сердце озябло, и ноги задрожали», — так образно и сильно передал Аввакум угнетенное состояние братии, их оправданное предчувствие гонений и прочих бед.

Так они ничего и не решили. Оставив церковь на Аввакума, Неронов удалился в Чудов монастырь, что некогда стоял в Кремле, и там молился и думал. Вернувшись, он призвал епископа коломенского Павла, протопопов Аввакума и Даниила и всю братию. И сказал им Неронов, будто слышал он от образа спасителя голос, поведавший ему, что России грозит отпадение от веры, что пришло время страдать и бороться. Семь дней поста, бессонницы и мучительных размышлений привели старика в такое экстатическое состояние, когда собственные мысли вырываются из больной головы и эхом звучат под сводами палаты.

13
{"b":"197259","o":1}