Как явствует из византийских источников, далеко не все русы верили в успех затеянного сражения. Святослав вообще остался в городе, предоставив действовать Сфенкелу, который, очевидно, и настаивал на вылазке. Эта деталь очень интересна в плане характеристики отношений между предводителями русов. С гибелью Сфенкела активность русов заметно снизилась. Вместе с этим вожаком, когда-то предводителем самостоятельного отряда, русы как бы «выплеснули» из города тех, кто выступал за активные действия и становился, таким образом, в оппозицию к большинству, возглавляемому Святославом. Судя по всему, князь предпочитал выжидать, не особенно веря в возможность победы над ромеями. С одной стороны, это было разумно, с другой – по-прежнему бесперспективно. Но видя перед собой хорошо укрепленный лагерь Цимисхия, куда ежедневно поступали подкрепления из византийских провинций, Святослав, зажатый в стенах Доростола, вряд ли мог предложить что-нибудь другое. Нет, князь не бездействовал. Он приказал выкопать вокруг стен города глубокий ров, и Доростол теперь стал практически неприступным. Почти ежедневно происходили и вылазки русов, часто заканчивавшиеся для осажденных успешно.
Однако у Цимисхия был еще один союзник, подвизавшийся непосредственно в Доростоле. Это голод, действие которого русы испытывали с каждым днем всё сильнее. Осада шла уже два месяца, запасы окончательно истощились, в городе находилось много раненых, и настроение, царившее среди людей Святослава, нельзя было назвать приподнятым. И тогда – то ли 23-го, то ли 28 июня{529} – русы решились на смелое предприятие. Выбрав темную ночь, когда разразилась страшная гроза с громом, молниями и сильным градом, Святослав лично вывел из города около двух тысяч человек и посадил их на ладьи. Они благополучно обошли флот ромеев (ни увидеть, ни даже услышать их из-за грозы было невозможно, да и командование флотом ромеев, видя, что «варвары» воюют только на суше, что называется, «расслабилось») и двинулись по реке за продовольствием. Можно представить себе изумление болгар, живших по течению Дуная, когда в их поселках вдруг вновь появились русы. Действовать необходимо было быстро, пока известие о произошедшем не дошло до ромеев. Спустя несколько дней, собрав зерновой хлеб, пшено и еще какие-то припасы, русы погрузились на суда и столь же незаметно двинулись к Доростолу. Ромеи так ничего бы и не заметили, если бы Святослав не узнал, что недалеко от берега пасутся лошади из войска византийцев, а рядом находятся обозные слуги, которые караулили коней, а заодно запасали дрова для своего лагеря. Высадившись на берег, русы бесшумно прошли через лес и напали на обозных. Практически вся обслуга была перебита, лишь кое-кому удалось спрятаться по кустам. В военном отношении эта акция не давала русам ничего, но ее дерзость позволяла напомнить Цимисхию о том, что от «проклятых скифов» все еще многого можно ожидать. Столь же успешно русы возвратились назад. Риск, которому себя подверг Святослав во время этой экспедиции, несомненно, поднял его авторитет среди соратников. Далеко не каждый из них отважился бы проплыть так близко от огненосных кораблей ромеев. Цимисхия же все произошедшее ввергло в страшный гнев. Он устроил разнос начальникам флота, грозил им смертью в случае, если что-то подобное повторится. Получив временное облегчение после доставки в город продовольствия, русы очень быстро ощутили на себе и негативные последствия этой акции. Ромеи перекопали все дороги, ведущие к Доростолу, везде выставили стражу, контроль за рекой был установлен такой, что из города на другой берег не могла без позволения осаждающих перелететь даже птица. И вскоре для измученных осадой русов и еще остававшихся в городе болгар настали по-настоящему «черные дни».
Цимисхий приказал подтащить к Доростолу осадные машины и беспрестанно метать за городскую стену камни. От них погибало много «скифов». Командование машинами было поручено магистру Иоанну Куркуасу, который уже упоминался в нашей книге то как военачальник, не сумевший из-за своей лени обеспечить безопасность Македонии от русов, то как мародер, грабивший болгарские церкви. И каждый раз ему все сходило с рук, ведь он приходился родственником самому Иоанну Цимисхию. Более всего магистра, конечно, привлекали пиры, которые устраивал в лагере василевс. О русах Куркуас думал, что, блокированные в городе, редко теперь показывавшиеся из-за своих стен и рва, они представляют собой не более чем мишени для камней, со свистом вылетающих из машин. Как-то утром бравый военачальник проснулся с привычной головной болью. Решив поправить здоровье, он выпил вина, отчего его опять начало клонить в сон. Превозмогая сонливость, магистр все же отправился к городским стенам, чтобы в очередной раз посмотреть, как выпущенные камни падают на Доростол. Каково же было его удивление и возмущение, когда он увидел «скифов», вышедших из города и устремившихся к камнеметам с явной целью их повредить. Не задумываясь ни секунды, он вскочил на коня и, увлекая своим примером сопровождавших его людей, понесся на «варваров». Те скоро заметили неуклюжего всадника. Более всего русам бросились в глаза его великолепное одеяние и вооружение, а также золото, которым щедро была украшена сбруя коня. Русам даже показалось, что к ним приближается сам василевс ромеев. Но вот конь оступился, попав в яму, и Куркуас упал на землю. Русы окружили его и изрубили на части своими топорами и мечами. Подоспевшие ромеи оттеснили русов от орудий, которые, в общем, не пострадали. Отрубленную же голову Куркуаса «скифы» унесли с собой в Доростол. Думая, что они убили самого императора, русы насадили голову магистра на копье и водрузили на стене так, чтобы она была видна осаждающим. Некоторое время в городе царило веселье; осажденным хотелось верить, что гибель василевса заставит греков убраться восвояси.
Между тем прошла середина июля, осада Доростола продолжалась уже почти три месяца, и в городе вновь начали строить планы нанесения удара по ромеям. На этот раз вылазку возглавил Икмор – человек огромного роста, имевший, подобно Сфенкелу, свою дружину{530}. Русы почитали его за второго после Святослава предводителя. Скилица сообщает, что Икмор «был уважаем всеми за одну доблесть, а не за знатность единокровных сородичей или в силу благорасположения» Святослава. Понять, что имел в виду хронист, непросто. Икмор мог иметь «знатных сородичей», даже быть князем, но пользоваться уважением прежде всего за свою доблесть. Но из этих слов можно сделать и другой вывод – о том, что, кроме доблести, Икмору похвастаться было нечем. И тогда перед нами вожак, которого вознесла до положения второго человека в балканской армии русов война и который привел с собой собранный им отряд воинов{531}. Увлекая за собой русов, Икмор крушил всех, кто оказывался на его пути. Казалось, равного ему в византийском воинстве не найдется. Приободрившиеся русы не отставали от своего предводителя. Так продолжалось до тех пор, пока к Икмору не устремился один из телохранителей Цимисхия – Анемас. Это был араб, сын и соправитель эмира Крита, за десять лет до этого вместе с отцом попавший в плен к ромеям и перешедший на службу к победителям. Подскакав к могучему русу, араб ловко увернулся от его удара и нанес ответный удар – к несчастью для Икмора, удачный. Опытный рубака отсек русскому вождю голову, правые плечо и руку. Увидев гибель своего предводителя, русы громко закричали, их ряды дрогнули, ромеи же, наоборот, воодушевились и усилили натиск. Вскоре русы начали отступать, а затем, закинув щиты за спину, побежали в Доростол. Ромеи вновь рубили убегающих, а их кони топтали «варваров». Наступившая ночь прекратила бойню и позволила уцелевшим пробраться в Доростол. И опять всю ночь со стороны города слышались завывания, там шли похороны убитых, чьи тела товарищи смогли вынести с поля боя{532}. Тела, оставшиеся лежать на земле, достались победителям. К удивлению тех, кто кинулся сдирать с мертвых «скифов» доспехи и собирать оружие, среди убитых в тот день защитников Доростола оказались женщины, переодетые в мужскую одежду. Кем они были – болгарками, примкнувшими к русам, или отчаянными русскими девами – былинными «поленицами», отправившимися в поход наравне с мужчинами, – сказать трудно.
