В письме от 7 (17) марта 1605 г. иезуиты Чижевский и Лавицкий сообщали о том, что неделю назад, т. е. 1 марта, в Путивль явились три монаха, подосланные Годуновым. Они доставили грамоты от царя и патриарха. Иов грозил путивлянам проклятием за поддержку беглого Расстриги. Борис Годунов обещал им полное прошение и милость, если они убьют «вора» и окружавших его ляхов или выдадут его в цепях законным властям.
Однако монахи были арестованы еще до того, как успели обнародовать привезенные грамоты. Лжедмитрий велел пытать их, и они во всем сознались.
Г. Паэрлс, использовавший рассказы находившихся в Путивле поляков, воспроизвел более подробную версию происшедшего. По его словам, Борис прислал в Путивль трех монахов Кремлевского Чудова монастыря, хорошо знавших Отрепьева. Монахи должны были обличить перед населением беглого дьякона. После ареста два монаха были подвергнуты пытке, но ни в чем не признались. Третий лазутчик, чтобы избегнуть пытки, донес, что его сотоварищи имели поручение отравить «царевича». Монахи якобы успели втянуть в свой заговор двух придворных самозванца. Последний велел выдать изобличенных изменников — «бояр» — на расправу народу. Их привязали к столбу посредине рыночной площади, и путивляне расстреляли их из луков и пищалей.
О казнях в Путивле упоминают как иностранные, так и русские источники. Поданным А. Поссевино, «царевич» передал на суд народу одного из находившихся при нем московитов, который в секретном письме к Борису просил дать ему войско и обещал живьем захватить самозванца. Путивляне убили его. В русских источниках можно обнаружить данные о том, что в 1605 г. в Путивле был казнен тульский дворянин Петр Хрущев. Он попал в плен к самозванцу еще в сентябре 1604 г. и тогда же признал его царевичем. Таким путем он попал в число придворных Лжедмитрия. Подлинные обстоятельства его гибели, однако, неизвестны.
В Самборе Мнишек велел обезглавить сына боярского Лихачева, обвинив его в покушении на жизнь «царевича». В Путивле Отрепьев действовал так же жестоко и вероломно. Он велел казнить своего «придворного», чтобы терроризировать тех, кто знал правду о его происхождении и тайном обращении в католичество.
Отрепьев понимал, что одни жестокости и преследования не помогут ему рассеять неблагоприятные для него слухи. Поэтому он прибегнул к новой мистификации. Будучи в Путивле, Отрепьев попытался отделаться от своего подлинного имени с помощью двойника. 26 февраля (8 марта) 1605 г. иезуиты, бывшие с Лжедмитрием в Путивле, записали: «Сюда привели Гришку Отрепьева, известного по всей Московии чародея и распутника… и ясно стало для русских людей, что Дмитрий Иванович совсем не то, что Гришка Отрепьев».
Факт появления Лжеотрепьева был широко известен современникам. Польские дипломаты в переговорах с Василием Шуйским не раз ссылались на то, что подлинного Отрепьева ставили в Путивле «перед всими, явно обличаючи в том неправду Борисову». Появление «Отрепьева» в лагере самозванца стало еще одной загадкой в истории Лжедмитрия. Французский историк де Ту отметил, что знаменитого чародея Гришку Отрепьева захватили в Лихвине и оттуда привели в Путивль. Но француз писал с чужих слов. А очевидцы происшествия иезуиты, близкие к особе самозванца, предпочли выразиться неопределенно: Отрепьева привели невесть откуда.
Появление Лжеотрепьева при особе самозванца на время прекратило нежелательные для Лжедмитрия толки. Капитан Маржарет, служивший позже телохранителем при «царе» Дмитрии, писал: «…дознано и доказано, что Разстриге было от 35 до 38 лет; Дмитрий же вступил в Россию юношею и привел с собой Разстригу, которого всяк мог видеть…» Как видно, инициаторы фарса не позаботились о том, чтобы придать инсценировке хотя бы внешнее правдоподобие. Отец истинного Отрепьева был всего лишь на восемь лет старше Лжеотрепьева. В конце концов истинный Отрепьев решил упрятать своего двойника в путивльскую тюрьму, чтобы лучше укрыть обман. Со временем московские власти дознались, что под личиной Лжеотрепьева скрывался некий старец-бродяга Леонид.
Самозванец позаботился и о том, чтобы о появлении «истинного» Отрепьева стало известно в Москве. Наконец он нанес последний удар властителю Кремля. Прощенные им монахи написали письмо Борису и патриарху Иову о том, что «Дмитрий есть настоящий наследник и московский князь и поэтому Борис пусть перестанет восставать против правды и справедливости». Мистификация с Лжеотрепьевым произвела огромное впечатление на народ. Но она привела в замешательство также и Годуновых. Официальная пропаганда с ее неизменно повторявшимися обличениями против Расстриги оказалась парализованной. В борьбе за умы самозванец одержал новую победу над земской династией.
Отрепьев овладел северскими городами благодаря восстанию низов и местных служилых людей. Однако его нисколько не привлекала роль народного вождя. При первой же возможности он стал формировать свою «Боярскую думу» и «двор» из захваченных в плен дворян. Не следует представлять себе дело так, будто народ бил и вязал воевод, тащил их к самозванцу, а последний тут же возвращал им воеводские должности, жаловал в бояре и пр. Не все пленные дворяне сделали карьеру при «дворе» Лжедмитрия, а некоторые из них были казнены за отказ присягнуть «истинному государю». Среди пленников Отрепьева только один М. М. Салтыков имел думный чин окольничего и далеко продвинулся по службе. Он рано попал в руки «воровских» людей, но не оказал самозванцу никаких услуг и не удостоился его милостей.
В Путивле Лжедмитрий пытался опереться на людей, которые были всецело обязаны ему своей карьерой. Самой видной фигурой при его «дворе» стал князь Мосальский. В отличие от высокородного Салтыкова Мосальские, несмотря на свой княжеский титул, не принадлежали к первостатейной знати. Они давно выбыли из думы, и при Грозном лишь один из них выслужил чин земского казначея. Заместничавший с ним опричник заявил в то время, что не ведает, «почему Мосальские князи и кто они». Казначей стерпел обиду и ответил, что «своего родства Мосальских князей не помнит». При дворе царя Федора князь В. В. Мосальский служил стряпчим с платьем. Царь Борис послал его на самую глухую сибирскую окраину, приказав выстроить городок в Мангазее.
Про Мосальского говорили, будто он спас самозванца, отдав ему своего коня во время бегства из-под Севска. Скорее всего этот рассказ является легендой. Беседуя с Конрадом Буссовым и другими наемниками, Лжедмитрий I признался, что в битве под Севском едва не попал в плен, но раненый конь вынес его с поля сражения. По приказу самозванца конь был затем вылечен и приведен в Москву. Так или иначе, Мосальский не покинул Лжедмитрия после разгрома. Лжедмитрий оценил это, тем более что при нем осталось совсем немного старых советников. Мосальский едва ли не первым получил от «вора» чин ближнего боярина.
Дьяк Богдан Сутупов занимал самое скромное положение в московской приказной иерархии. В 1600–1603 гг. он служил помощником у дворянских голов, поддерживавших порядок в столице. Сутупов добровольно перешел в «воровской» лагерь, за что был удостоен неслыханной чести. Отрепьев сделал его своим «канцлером» — главным дьяком и хранителем «царской» печати.
Благодаря подобным пожалованиям дворяне, различными путями попавшие в Путивль, вполне оценили возможности, которые открывала перед ними служба у новоявленного «царя».
Воевода князь Г. Б. Роща-Долгорукий был арестован народом в Курске. После присяги самозванцу его направили на воеводство в Рыльск. По приказу царя Бориса бояре вешали всех изменников, поступивших на службу к «вору». Страшась опалы и казни, Долгорукий упорно оборонял Рыльск. За это самозванец пожаловал его в окольничие. Козельский дворянин князь Г. П. Шаховской в начале войны собирал детей боярских в Курске. Вероятно, там он и попал в плен к повстанцам. К моменту восстания в Белгороде Шаховской успел прослужить Лжедмитрию несколько месяцев. Самозванец пожаловал Шаховскому чин воеводы и послал управлять Белгородом. Знатный дворянин чашник князь Б. М. Лыков и головы А. Измайлов и Г. Микулин, захваченные в Белгороде, после присяги были оставлены Лжедмитрием в Путивле. Со временем они также получили от самозванца думные или воеводские чины.
