Далее, после пространных рассуждений о смирении, с которым положено переносить невзгоды, Шаховской просит своего адресата оставаться с прежними своими высокими качествами:
Ты же, государь, буди всегда чист душею и телом,
Понеже во оном веце всяк восприимет по злым и добрым делом,
И держи храбрость с мудростью и подаяние с тихостью,
И Господь Бог будет к тебе с великой милостью.
Обаче рещи, и так дела твои аки труба вопиют всегда,
Не щадиши лица своего против сопостат никогда,
К тому же присовокупил еси велие милосердие ко всем,
Всякого приходящего к тебе не оскорблявши ни в чем,
…Зритель тебе Господь, вси людие дивятся твоей велицей
милости,
Никто же бо оскорблен бывает, приходя к твоей
благонравной тихости.
Затем Шаховской, благодаря за помощь, пишет:
… И уже не вем, како конец сказати твоей велицей щедрости,
Яко помогаеши многим людем в конечной бедности.
И не презрел еси государь и нашея тогда великия скудоты,
Прекормил еси нас с супружником нашим и с родшими
от нас сироты.
Завершает Шаховской послание здравицей:
Паки здравствуй, государь, о всещедром Христе,
И побеждай враги царевы о пречестнем его кресте,
Еже бо тем бывает на них победа и одоление,
И некли услышит Господь наше к нему моление,
И чтоб вам, Государем, дал Бог на них супостат победу,
Отнюд, просто рещи, не осталосьбы их в земли нашей следу.
Мнози бо людие дивятся мужественному твоему храбрству
И радуются, что Бог послал тебя к великому государству.
Поне всегда против сопостат лица своего не щадишь,
К Богу, царю и ко всем человеком правду творишь.
[27, 81–91].
Последние годы. Князь Дмитрий «перед лицом вечности»
В начале 1640-х годов Дмитрий Михайлович продолжает еще бывать при дворе, но здоровье его (крепостью которого он никогда не отличался) делается слабее. Он продолжает большое строительство на Сретенке, еще в начале 1642 г. хлопочет о снятии повинностей в виде отправки даточных людей (в Приказ сбора ратных людей) с сел, данных им сыну Петру и в приданое зятьям, князю И. П. Пронскому и И. Ф. Лыкову [107]. 24 сентября 1641 г. Дмитрий Михайлович, видимо в последний раз, присутствовал «у государева стола» в селе Воздвиженском [43, 671].Вскоре князь, которому шел 64 год, возраст по тем временам солидный, начал составлять завещание. [114]Первым делом Дмитрий Михайлович определил уплатить долги, взятые в приказах – Казенном [115]и Купецкой палате. Поскольку оба приказа являлись хранилищем ценностей, может быть, это были взятые в «рассрочку» меха, ткани и т. д., возможно для молодой жены, отдать нужно было и в Государеву конюшню, видимо за породистых лошадей, – конское хозяйство у него было огромное, и, возможно, он покупал их для улучшения пород.
По обычаю, большие вклады делались «по душе» – всего в 3 архиерейских дома (Рязанский, Псковский, Суздальский), 22 монастыря (владимирских, суздальских, московских, нижегородских, новгородских, рязанских, ярославских), в 15 соборов и церквей, в Москве «на сорок храмов сорок алтын» – и на сорокоуст во все рязанские церкви [169, 153].Особенно выделяются вклады в Спасо-Евфимьев монастырь, как родовую усыпальницу, в суздальские монастыри, архиепископу и кафедральному собору, а также церкви Козьмы и Дамиана в Коровниках, видимо как посвященной его святому патрону. В Троице-Сергиев монастырь завещано 100 рублей и кончар [116]в серебре; интересно, что сейчас в монастыре сохраняются другие мемориальные вещи Пожарского – уздечка в серебре с бирюзой и серебряная пороховница.
Соловецкому монастырю за запись поминовения в их синодик завещано было продолжать «как я давал» в год по 50 четвертей «всякого запасу» – видимо, муки и круп «по их памяти», т. е. того, чего попросят. В 1646 г. в тот же монастырь знакомым князя С. В. Прозоровским была вложена другая его сабля и палаш М. В. Скопина-Шуйского (оба с 1923 г. находятся в Государственном историческом музее) [169, 148–149].
По упоминанию в завещании тех или иных монастырей и церквей можно дополнить наши представления о личности Пожарского. До конца дней его не оставляли воспоминания о молодости в эпоху Смуты. Духовная, как позднее сообщал писавший ее подьячий Исай Нефедьев, была «изустной», т. е. князь, видимо, диктовал, во фразах чувствуется его прямая речь. Среди перечисления вкладов вдруг прорывается: «К Предотече на колокол на Коломне, вперед о чем побью челом детям моим, и им зделать. Да Николе Зарайскому в собор десять рублев. Да на Москву моево приходу к Веденью пять рублев…» [169, 145]. Больной воин вспомнил, диктуя завещание, три места, с которых начиналась его полководческая судьба, – бой с «лисовчиками» под Коломной осенью 1608 г., разгром отряда Салькова у Коломенской дороги весной 1609 г., подавление бунта в Зарайске в 1610 г., разгром там же тушинского отряда И. Сумбулова в начале 1611 г. и, наконец, сражения в Москве на Сретенке у своего приходского храма 19 марта 1611 г.
Сыновей князь благословлял иконами, причем первая, данная Петру, – «Казанская Богоматерь», а первая, данная Ивану, – «Знамение Богородицы». «Казанская», как известно, связывалась с покровительством обоим ополчениям, о чем сказано было выше, икона «Знамение» была связана с домом Романовых, основавших Знаменский монастырь на землях своего двора в Зарядье, с монастырем этим был связан через Беклемишевых (там была похоронена его бабка) и Пожарский; в его приходской церкви Введения еще в конце XIX в. хранилась вложенная им икона «Знамение», список с которой тогда же еще помещался на воротах его бывшего дома [169, 145]. «Знамение» было на панагии [117]Филарета, стало эмблемой на печати московских патриархов. Сестре, княгине-вдове Дарье Хованской, которая была старше его (в 1642 г. ей было не менее 70 лет), завещаны были иконы св. Михаила Малеина и св. Феодора иже в Пергии – небесных патронов царя Михаила и патриарха Филарета, но, возможно, и их собственных отца и деда. Сыновьям князь завещал обеспечивать своих жену и сестру. Помимо оставляемого им наследства, еще и «пенсионом» – княгине Феодоре они должны были выплачивать 50 рублей в год и снабжать разными «кормами» – мукой разных сортов, крупами. Княгине Дарье – тоже 50 рублей и множество разных «кормов» – несколько сортов муки и круп, соль, рыбу, солод; сыну ее, своему племяннику, князю И. Н. Хованскому завещал образ Спаса из своей Крестовой палаты и аргамака с богатой сбруей. Дочери княгине Анастасии Пронской с дочерью Авдотьей отходило 50 рублей, а когда придет внучке пора выходить замуж, дяди – его сыновья – должны будут дать ей в приданое 200 рублей. Трогательно заботился князь о мире в семье, веля сыновьям почитать мачеху как мать, а ей – заботиться, особенно о младшем, Иване. [118]Не слишком много сказано о вещах – даже богатые вельможи имели их тогда немного. [119]
Младшему сыну его мать, покойная княгиня Прасковья, завещала свое имущество – столовое серебро, ткани и пр., поэтому князь указывал, что все это лежит в сундуках за его печатью, под ответственностью «мамы» – воспитательницы князя Ивана, дабы не уплыли из рук не понимавшего еще их ценности юноши. Остальные иконы надо было разделить пополам, кроме тех, что «в постельной у княгини в хоромах, и до тех образов никому дела нет, потому что теми образами нас с нею на свадьбе благословляли» [169, 151]. Петру завещаны были три сабли, одна из которых, возможно, сохранилась – в ножнах, крытых зеленым хзом, доспех – бахтерец и «шапка резаная» – шлем, украшенный резьбой, «топорок турецкой оправной», Ивану – тоже три сабли, доспехи, булава, «минеи месечные» – возможно, те самые книги, о которых писалось выше, и др.
