Последняя «встреча» Пожарского с ним состоялась в районе Калуги. Лисовский к тому времени разгромил 7-тысячный отряд молодого князя Куракина и иностранных наемников под командой английского барона Астона. Пожарский командовал тогда солидным отрядом, но состав его был разношерстный – городовые дворяне, казаки, служилые татары, мордва и марийцы, неохотно покинувшие свое Поволжье. Обещанные Пожарскому казаки не являлись или дезертировали; не доверяя воеводам, они сбивались в разбойные отряды и грабили почище «лисовчиков». Так, ушедший от Пожарского отряд атамана А. Кумы в 500 сабель разграбил и пожег ряд уездов на юго-западе от Москвы – Боровска, Рузы, Вереи, Медыни. Когда к ноябрю 1615 г. с ним удалось справиться и Кума был арестован, сам Пожарский заявил, «что он такова вора не видал» и вопреки своему обыкновению потребовал смертной казни [159, 155].

Под Лихвином 22–24 декабря давние противники сошлись, но сражение не произошло. Лисовский ушел, а Пожарский, чьи войска таяли (уходили служилые татары и мордва, казаки, которым задерживалось жалованье), не мог с оставшимися силами (а, по известиям литовских шпионов, у него в конце концов оставалось не более 3000 войска) преследовать его, как ему было предписано из Москвы. Подтверждает это и летопись: «Боярин же с ратными людьми пришел и стал в Лихвине, а сражаться с Лисовским не с кем» [68, 389].Опытный полководец и не видел в этом нужды – Пожарский понимал, что полковник, не ввязываясь в крупные сражения (это и не было его задачей), уже уходит на запад, к Смоленску. Кроме того, Пожарский заболел – время от времени у Дмитрия Михайловича случались приступы «черной немочи» – неясно, что это была за болезнь, возможно нервная, [70]и он был увезен в столицу.

Командование принял князь Д. П. Лопата-Пожарский, однако казаки знали его как своего недруга, лихоимца и довольно жестокого человека и не доверяли ему. Он пытался преследовать «загонщиков» до Волока Ламского, но не преуспел в этом. Тем временем Пожарский лежал больной в Москве. В феврале 1616 г. в уже цитировавшейся реляции Лисовский сообщал Сапеге слухи о Пожарском от своих агентов из Москвы: «Приехав в столицу, он объявил себя больным, причем договорился с женой и друзьями своими, что заявит о своем желании постричься в монахи, а жена и друзья будут его отговаривать; царь же, заподозрив хитрость, пригрозил ему лишением имений и боярства, бросив обвинение в том, что «ты изменой то творил, что не догнал Лисовского, имея столь великое войско»». На что он в оправдание себе сказал – причиной того, что я не мог Лисовского разбить, был не недостаток сил, но пошлите какого угодно воеводу и увидите, сможет ли он достать его. Не только вряд ли кто мог бы догнать в столь обширной стране Лисовского, но даже если бы кто и схватил его и посадил на кол, да еще кто-нибудь его толкачами вбивал, то и тут бы в него не попал» [175, 25].Трудно сказать, насколько верны эти собранные в Москве и переданные сплетни и толки, сомнительна история с лицемерным желанием постричься в монахи – такие мысли болевшему человеку вполне могли прийти в голову, [71]но они рисуют явно натянутые отношения князя с двором в этот период и его своеобразный сарказм по отношению к тогдашним правителям, достаточно некомпетентным, чтобы, не справившись с внутренними неурядицами, начать заведомо проигрышную одновременную борьбу за отвоевание Смоленска и Новгорода. Возможно, этот ответ ходил по Москве и вряд ли прибавил любви окружавшей юного Михаила Федоровича камарильи к Пожарскому.

В этот тяжелый период страну, наверное, спасло от раскола наводившее постепенно на местах порядок земство, неколебимость таких людей, как Дмитрий Михайлович, а также противоречия между польской и шведской ветвями династии Ваза и внутри шведской королевской семьи. Однако если шведский претендент Карл-Филипп испытывал активное противодействие своего собственного брата, то королевич Владислав подрос и весной 1617 г. добился от Сената ассигнований на отвоевание своего престола. Первые столкновения с ним русских войск были для них удачны, воеводам даже присылали награды, однако князья Г. В. Тюфякин, П. И. Прозоровский и Н. И. Барятинский скоро увязли в местнических конфликтах [42, 274–277]и неохотно помогали друг другу. В октябре 10-тысячное [72]войско Владислава (фактически операцию возглавлял многоопытный гетман Ходкевич, у которого были постоянные конфликты с окружавшей королевича лихой, но неопытной компанией его любимцев) подошло к Дорогобужу, чей воевода И. Адодуров ему присягнул как царю.

Множество казаков – и составлявшие гарнизоны окрестных городов, и донцы, бежавшие от репрессий после баловневского движения, даже освобожденные из тюрем в давно взятом Смоленске (т. е., может быть, и уголовники), вступали в его отряды. Князья П. Пронский и М. Белосельский, высланные к Вязьме с отрядами, бежали вослед своему войску, даже «не дождався приходу литовских людей», за что впоследствии были арестованы [177, 300–301,157, 98].Пожарский в этой ситуации был снова призван на службу. Под угрозой «лисовчиков» во главе с С. Чаплинским (Лисовский незадолго до этого неожиданно умер) оказался южный путь к Москве. Чаплинский уже разорил Мещовск, [73]Козельск и стоял под Калугой. Гарнизон ее состоял в значительной степени из казаков, которые давно не получали жалованья и вполне могли перейти на сторону Владислава. Но все же они направили в Москву депутацию, «чтобы государь Калуги не выдал… а били челом, чтобы государь послал именно боярина своего князя Дмитрия Михайловича Пожарского» [77, 395].

Просьба была удовлетворена – в сентябре Пожарский прибыл в город, навел порядок – в том числе выплатил жалованье (ему была выдана из казны огромная сумма в 5000 рублей). А в окрестностях Калуги «воровали», не решив еще, чью сторону взять, его старые «знакомцы» – казаки, отколовшиеся от разбитого войска Заруцкого. Узнав о приходе Пожарского, они поспешили встать под его знамена (тем более, что в окончательном разгроме Заруцкого он не принимал участия). Тем временем посланный Ходкевичем отряд П. Опалинского поставил укрепленный лагерь под селом Товарковым, откуда сильно беспокоил Серпухов и Оболенск. Собрав достаточную военную силу (по польским данным, возможно преувеличенным, у него собралось около 6000, из них примерно 1200 стрельцов и 3000 казаков), Пожарский выдержал в декабре тяжелый бой с Чаплинским у стен Лаврентьевского монастыря (любопытно, что в составе неприятельской армии была рейтарская хоругвь некоего Потемкина [177, 112, 205];этот тогда еще ничем не знаменитый смоленский дворянский род активно служил обеим сторонам), потеряв много убитыми и ранеными. В плен попал, по некоторым данным, его племянник [151, 104].

В январе же 1618 г. Дмитрий Михайлович выслал Романа Бегичева с отрядом в 800 конных и 400 пеших, чтобы построить острожек между Боровском и Калугой, против острожка поляков, которые попытались помешать, бросив на них пехоту и тяжеловооруженных гусар. В кровопролитном бою, в котором погибли русский воевода и командир польской пехоты, неприятель был отбит и острожек построен [177, 112].

Спустя некоторое время командир «лисовчиков» Чаплинский получил от бывших казаков Заруцкого, сидевших в Калуге, известие, что они хотят перейти на его сторону. Для этого они предложили ему завязать бой, чтобы Пожарский их выпустил «на вылазку», а они перейдут к «лисовчикам». В это время осаждавшие Калугу польско-литовские войска получили подкрепление (отряд панцырных гусар П. Опалинского) и решили, надеясь на помощь осажденных, начать штурм ночью. Что произошло далее? Польские источники сухо сообщают о неудаче операции и ничего о переходе к ним, как они их называли, «зарудчиков» (русские источники тоже не сообщают об измене). Пожарский, видимо имея данные разведки, решил применить тот же прием, что и когда-то у Зарайска. Получив сведения от караулов и застав о ночном движении противника к первой линии укреплений – надолбам, князь велел его пропустить и, зажав «литовских людей» между надолбами и стенами, вывел гарнизон на вылазку. Нападавшие были разгромлены. Не лишено вероятности, что предложение казаков было просто военной хитростью или же князь Дмитрий их крепко «прижал».