С польско-литовскими представителями Пожарский и лично не раз встречался за столом переговоров. Так, в феврале 1635 г. в Москву прибыло посольство короля Владислава для ратификации царем Михаилом заключенного 14 июня 1634 г. Поляновского мирного договора. В церемонии его встречи участвовал и сын Пожарского стольник Петр, командовавший одной из «сотен» почетного эскорта из 34 стольников [43, 414]. Преговоры с послом А. Песочинским «с товарищи» вела назначенная «в ответ» комиссия в составе бояр Ф. И. Шереметева и князя Д. М. Пожарского, окольничего князя Ф. Ф. Волконского и руководителей Посольского приказа думного дьяка И. Т. Грамотина и дьяка И. А. Гавренева. Переговоры по, казалось, уже заключенному соглашению продолжались из-за юридического и политического казуса – Россия хотя и проиграла Смоленскую войну и лишалась по договору солидных территорий, платила большую контрибуцию, но на условиях отказа Владислава от претензий на царский трон и возвращения грамоты о его избрании 1610 г. (утвержденной тогдашней Боярской думой, в том числе и Романовыми). Однако за прошедшие 25 лет этот важнейший документ был в Варшаве утерян (поиски в архивах и в домах канцлера Сапеги и подканцлера Крыйского, которые уже умерли, результатов не дали). В конце концов было договорено, что король и Сейм составят и подпишут специальный протокол об этой утере, подтверждающий отречение Владислава. 19 марта 1635 г. в Кремле Михаил Федорович утвердил мирный договор, поцеловав крест. При этой церемонии шапку Мономаха держал князь И. Б. Черкасский, тогдашний глава правительства, скипетр – Ф. И. Шереметев, крест же на блюде подносил царю Дмитрий Михайлович со своим дальним знатным родственником, боярином князем А. В. Хилковым; 21 марта Пожарский присутствовал на торжественном царском обеде в честь отпуска послов [100, 404–406;69, 253].Спустя два месяца король с 20 высшими сановниками – «панамирадой» подписал требуемый протокол, а через год такую же грамоту прислал и сейм за подписями 208 депутатов [95, 443–445].Интересно, что вторым послом в Москве был Леон Казимир Сапега, сын покойного канцлера, а в 1642 г. среди ценных коней Пожарского числился один, который звался «жеребец гнед Сопегин сын» [100, 405]. [91]Вероятно, он был подарен Пожарскому молодым Сапегой, наслышанным о князе от старших членов семьи (традиционный обмен подарками происходил не только между монархами, но и между послами). В апреле—мае 1640 г. князь вместе с боярином И. П. Шереметевым опять вел переговоры с польскими посланниками (в связи с восставшими запорожцами, укрывшимися в России) [44, 632, 635];по русскому дипломатическому обычаю главам посольской делегации присваивался номинальный почетный титул царского «наместника» в каком-либо городе, дабы поднять его авторитет; Пожарский всегда выступал с титулом «наместника Коломенского».

24 июля 1633 г., когда Москва готовилась к обороне от очередного крымского набега, Пожарский назначен был на участок за Яузой с В. И. Толстым и дьяком Г. Волковым [43, 335],а спустя месяц встречал там же прибывшего на переговоры посла татарского царевича [43, 340].В августе 1639 г. он участвовал вместе с князьями А. В. Хилковым и Ф. Ф. Волконским в переговорах с крымскими послами [69, 253;43, 612, 613].

Летом 1633 г. в Москву прибыл шведский посланник Г. Беренсон, привезший грамоту от регентского совета при малолетней королеве Христине с просьбой продолжить союзнические отношения после гибели короля Густава-Адольфа. Принимавших его бояр озадачило странное оформление его грамоты – она была запечатана не королевской печатью, а двенадцатью печатями членов риксдага. Дабы не «умалить государевой чести», ответную грамоту тоже запечатали печатями членов Боярской думы, среди которой можно найти и печать, по изображениям своим (на щите птица, попирающая дракона, щит держат два льва), сходную с предыдущими двумя печатями Пожарского [170, 205, 223].

Часто входил Пожарский в боярские комиссии, остававшиеся на время выездов царя из Москвы на богомолье, только в последние годы (с 1635 по 1640 г.) он «ведал» Москву 7 раз [43, 409, 538, 539, 557, 620, 636, 637],причем 4 раза – вместе с Ф. И. Шереметевым и 3 раза – с И. П. Шереметевым. Участвовал Пожарский и в придворных церемониях, в свадьбах и похоронах членов царской семьи. Так, в 1637 г. он провожал из Москвы прах датского королевича Иоганна, жениха царевны Ксении Годуновой, которого он, будучи стольником при тогдашнем дворе, возможно, знал в юности [43, 530].Пожарский постоянно приглашался к царскому столу: только с 1633 по 1641 г. он был «у государева стола» 30 раз [43, 326–671].

Дмитрию Михайловичу, чья карьера сделала большой чиновный скачок, приходилось часто отстаивать свое право на высокие ступени в иерархии, поэтому уже давно было отмечено, что он – когда невольный участник, а когда и инициатор местничеств, которых на его жизнь пришлось около 22. О первых конфликтах времени его молодости мы рассказывали, основная же часть падает на время его боярства, когда он в основном защищал себя и свой род, который было легко «утянуть» прежними низкими назначениями предков. Конфликты начались сразу с приходом к власти Романовых, впрочем, в условиях бережного восстановления старого иерархического порядка они возникли бы в любом случае. Уже в июле 1613 г. от «сказывания» ему боярского чина пытался отказаться Г. Г. Пушкин, и почти тогда же сам Пожарский пытался отказаться от «сказывания» боярства Б. М. Салтыкову, за что был жестоко наказан (Пушкина тоже заставили, но смягчили приговор объявлением безместия) [42, 330; 15, 65, 110, 208, 257–258];есть сведения, что при венчании на царство казначей Н. В. Траханиотов, несший державу, бил челом на Пожарского, несшего скипетр [15, 258]. [92]Защищая своего дальнего родственника, Пожарский в сентябре 1613 г. бил челом на И. Н. Чепчугова – последний, назначенный рындой [93]вместе с молодым князем В. Г. Ромодановским, пытался сделаться выше его.

Чепчуговы были тоже продуктами Смуты – незнатные дворяне, они, благодаря родственным связям с когда-то влиятельными дьяками Щелкаловыми, а потом с женой Василия Шуйского, пробились высоко, при Семибоярщине Никифор Чепчугов даже был ясельничим, т. е. возглавлял Конюшенный приказ, но вскоре поспешил в Ярославль ко Второму ополчению. Его сын Иван не обладал столь тонким политическим чутьем и поплатился карьерой – конфликт с Ромодановскими и Пожарскими привел его к приговору – бить батогами и выдать головой, более он на службе не появляется [70, 297; 42, 110–111].Заметим, что правительство после декабрьского скандала с Салтыковыми, видимо, все же опасалось популярности князя и стремилось гасить придворные конфликты. Так, в том же декабре обиженный боярин В. Т. Долгорукий бил челом на Пожарского, поскольку в деле с Салтыковыми тот заявил, что некогда он, князь Владимир, был выдан головой его дяде, князю Петру Пожарскому (неясно, откуда у него оказались столь фантастические сведения и как он в них сам поверил), [94]но далее дело не пошло [42, 120, 121].

Нечто подобное произошло еще по меньшей мере два раза. Во время подготовки встречи Филарета в первую «встречу» сначала назначены были бояре – бывшие лидеры ополчения, но эту мемориально-политическую церемонию нарушил представитель одного из самых известных, в частности склонностью к местничеству, родов России – Ф. Л. Бутурлин. Он бил челом на Пожарского, так как должен был встречать царского отца во второй «встрече» вторым, тогда весь порядок переменили, обоих повысив – Пожарский в первой «встрече» стал первым с князем Г. К. Волконским, Бутурлин – вторым, но в самой почетной, третьей «встрече» [42, 394–395]. [95]