24 июня произошла битва с войсками Сигизмунда III под Клушином; большой русско-шведской армией командовал бездарный и жадный Д. И. Шуйский, а меньшей, но более подготовленной польско-литовской армией – гетман С. Жолкевский, один из лучших полководцев тогдашней Восточной Европы. Поражение было сокрушительным. Князь Дмитрий потерял всю армию, иностранные наемники Якоба Делагарди, раздраженные задержкой жалованья, частью перешли к противнику, а частью отошли на север, к Новгороду. Горе-полководец бежал лесами и болотами чуть ли не босой и оборванный и спустя несколько дней объявился в Москве. Чаша терпения москвичей переполнилась. Обосновавшийся на юге, в Николо-Угрешском монастыре, самозванец предлагал свою кандидатуру; гетман С. Жолкевский двигался на столицу с запада, засыпая ее воззваниями, призывавшими признать царем Владислава.
Вскоре после этих событий Пожарскому пришлось пережить в Зарайске настоящий мятеж. Окрестные южные города (Кашира, Тула и др.) вследствие бессилия правительства Шуйских опять перешли к тушинцам. Клушинская битва лишила царя дворянского войска, практически все дворяне просто разбежались по своим поместьям. Влиятельные члены Боярской думы, в том числе такие, как князь В. В. Голицын, перебравшийся в Москву митрополит («почти патриарх») Филарет Романов, а также действовавший из Рязани П. П. Ляпунов, готовили низложение царя Василия. В этой ситуации гарнизон и посад Коломны опять целовали крест Лжедмитрию II, и их представители агитировали зарайцев последовать этому примеру. В городе начался бунт. Дмитрий Михайлович знал, что воеводу соседней Каширы, его дальнего родственника князя Г. Г. Ромодановского, жители чуть не убили за отказ присягнуть «вору». Но Пожарский не собирался подчиняться черни и нарушать данную клятву. Посоветовавшись с единомышленником, протоиереем очень почитаемого в тех краях собора Николы Зарайского Димитрием Леонтьевым, [39]князь собрал верных ему людей и неожиданно для горожан заперся в каменном городском кремле, взяв под прицел пушек и пищалей деревянный посад. Горожане, за несколько последних лет казалось бы привыкшие ко всему, а тем паче к постоянным сменам власти, любая из которых прежде всего начинала выколачивать из них налоги, съестные припасы и пр., призадумались. Большинство их, конечно, не понимало принципов, отстаивавшихся воеводой, наверняка не разбиралось в генеалогии, никогда не читало родословных книг (и вообще книг) и недоумевало, зачем воеводе защищать этого неудачливого монарха. Но зато они прекрасно знакомы были с волей Пожарского, его боевым духом и не сомневались, что твердокаменный князь запросто спалит их дома артиллерией. А главное – на случай частых в то время осад жители сносили все ценное имущество и съестные припасы в кремль, где у многих имелись запасные, так называемые осадные дворы. Оказалось, что не они ставят воеводе ультиматум, а он им! Вдобавок зарайцы узнали, что на стороне воеводы – его тезка, протопоп [40]Димитрий, которого они глубоко почитали. Зарайск возник вокруг знаменитой православной святыни, собора Св. Николы Зарайского, где хранилась известная икона, объект поклонения, куда стекались паломники. Цари были покровителями собора, и его настоятель традиционно считался первым лицом. [41]Протопоп Димитрий был активным политиком, чуть не погиб в тушинском плену, а в 1613 г. являлся депутатом от города на Земский собор, избравший Михаила Романова, и ездил в составе делегации к Михаилу в Кострому [2, 15–17].
Вскоре жители города поняли, что князь не жаждет их крови. Депутация почтенных служилых и посадских людей направилась к воеводе и предложила такую компромиссную формулировку: «Кто будет на Московском государстве царь, тому и служить». Однако верный присяге князь внес свои изменения, и в окончательном варианте сошлись на следующем: «…будет на Московском государстве по-прежнему царь Василий, ему и служить, а будет кто иной – и тому также служить» [77, 345],что и подтвердили крестным целованием. После этого городовые дворяне и посадские люди даже встали под знамена Пожарского и совершили рейд на Коломну, заставив ее опять признать царя Василия. Но дни его царствования были сочтены. Логика Пожарского была недоступна не только простолюдинам, но и большинству аристократов, с их придворно-холуйской и стяжательской психологией, намеренно державших одних членов семьи в Тушине, а других – в Москве (а иногда и третьих – в лагере Сигизмунда) и везде выпрашивавших чины и владения. В конце концов московская оппозиция Шуйскому договорилась с тушинцами, решив одновременно избавиться от обоих хозяев.
17 июля группа заговорщиков (князь И. М. Воротынский, брат Прокофия Ляпунова Захарий и др.) организовали переворот. О свержении Василия было объявлено на Лобном месте на Красной площади, однако на следующий день выяснилось, что тушинский «царик» удержал власть. Патриарх Гермоген потребовал выпустить сидевшего под домашним арестом царя. В этих условиях заговорщики применили испытанный прием – они организовали его насильственное пострижение, приведя монахов из Чудова монастыря, но Шуйский отказался произносить слова обета, как того требовал обряд. Возмущенный богохульством Гермоген объявил, что монахом стал тот, кто произносил за упорно молчавшего Шуйского обеты – князь Тюфякин, а не царь Василий [77, 238–239].
В августе к столице подошли войска С. Жолкевского. 27 августа замещавшее «вакантный» престол правительство из членов Боярской думы заключило с гетманом договор о приглашении на царство королевича Владислава. В конце сентября польско-литовские войска вступили в Москву. Режим обосновавшегося в подмосковном Николо-Угрешском монастыре Тушинского вора рухнул, большая часть еще остававшихся у него польско-литовских отрядов покинула его. Многие, как Лисовский, небезосновательно рассчитывали на прощение короля. «Царик» с Мариной бежали в еще верную им Калугу. Москва замерла в ожидании прихода «царя Владислава Сигизмундовича».
Множество городов и уездов, не признававших Лжедмитрия II, с облегчением восприняло весть о выборе представителя хотя и иноземного, но все-таки «государского корени» и даже (через свою бабушку, члена рода Ягеллонов) отдаленного родственника угасшей династии. Новому царю везде начали целовать крест. Однако не было идейного единства в правящих кругах, казалось, достигшей неслыханного военного и политического успеха «Речи Посполитой обоих народов». Наиболее прагматичная часть магнатов и шляхты, таких как Жолкевский, не видела большого вреда в принятии королевичем православия. Многие знатнейшие роды Украины и Белоруссии еще сохраняли веру и язык отцов, у самого Жолкевского были православные родственники – вельможи. Тонкий политик, он стремился посадить сына своего короля на престол, понимая притом, что царь-католик в России невозможен [167, 126, 210–211].Король же Сигизмунд III, выходец из протестантской династии Ваза, но воспитанный польской матерью Екатериной Ягеллонкой, убежденной католичкой, в детстве много претерпел от своих лютеранских родственников (свергнувших с престола его отца и продержавших его семью долгие годы в замке под арестом), был ярым сторонником Контрреформации и не мог и помыслить о принятии сыном православия. Кроме того, он явно побаивался отправлять 15-летнего мальчика в охваченную гражданской войной страну, в которой за последние 20 лет чуть ли не все монархи и претенденты на престол были либо свергнуты, либо убиты. [42]
Группировка, близкая к королю, плохо разбиралась в русских делах и строила фантастические планы завоевания и окатоличивания всей России [167, 78–80].Для Станислава Жолкевского и его единомышленников главной целью было создание мощной федерации – Речи Посполитой в составе Польского королевства, Российского царства и Великого княжества Литовского, части которой были бы равноправны, но этого не поддерживало окружение короля [167, 80,170–171]. [43]
