Алуки опять излучила такую порцию счастья, что я вынужден был замолкнуть.

— Это не совсем новость для нас, часть того, что вы сказали, входит в медитативные практики третьего учения. Идею о том, что о начале начал думать не надо, а надо думать о том, почему этот вопрос встаёт, провозглашали так называемые "объективисты", их уничтожили двадцать пять тысяч лет назад. Они восстали, создали своё царство и пытались сделать общими и все вещи, и всех женщин. После их поражения это учение было запрещено, — пояснил глава комиссии. Остальные члены комиссии сидели, опустив глаза.

— Насколько я понимаю, идея об изучении мотивов поведения и обобществление женщин никак не связаны.

— Да, это так. В том, что вы сказали, есть элемент новизны, это надо обдумать, — признал глава комиссии и попытался закрыть собрание.

— Это ещё не всё. У вас очень мощная традиция социальной справедливости, небольшая разница в доходах на разных должностях, и это похвально. Однако, у вас полностью исчез слой людей, которые могли бы жить изобильно. Введите институт людей, "выигравших изобилие". Пусть это будут случайные люди, выигравшие в лотерею право на изобильное обеспечение на определенный срок. То есть человек, выигравший в такую лотерею, будет получать некоторые — и очень большие — суммы от общества за то, что он будет делать то, что хочет — хочет, забавляться, хочет — организовывать некоторые общества, а не хочет — бездельничать, в обмен на то, что все подробности его похождений должны будут быть известны обществу. Пусть воплощают все свои детские мечты.

— Это вызовет некоторый рост коррупции, кроме того, нам придётся снизить количество людей, чтобы общество могло нести такие затраты, — подумал вслух политолог.

— Ничего страшного. С коррупцией пусть борются правоохранительные органы. Зато ваше общество узнает много нового о себе. Появятся люди, которые попробуют быть счастливыми, и всем остальным будет интересно, как у них это получится. Кроме того, люди, как правило, не выдерживают давления больших денег, и это тоже будет очень поучительно.

— Зато у нас появится индустрия вещей с хорошим дизайном, а также индустрия технически сложных дорогих вещей, сделанных ради забавы, это тысячи новых рабочих мест, мы на этом всю экономику поднимем! Это стоит обдумать! — сообразил глава комиссии.

— Да что он такое говорит, какое такое счастье! У человека есть долг, и в его выполнении и есть счастье. А вот про "выигравших изобилие" — это вообще развращение общества, — заверещал жрец.

— Заседание закрыто. Нам надо всё обдумать, — объявил глава комиссии. На этот раз я ему не мешал.

Когда они ушли, я спросил у Алуки:

— Чего это ты там так радовалась? Что-то задело?

— Нет, господин так умно говорил с такими важными людьми, я так горда служить такому хозяину…

— И только это?

Алуки не смогла соврать:

— Нет, не только.

Я вздохнул. На входе появился программист, он сбежал от главы комиссии и горел желанием обсудить один важный вопрос.

— Как думаете, если мы в роботе сделаем систему мотивации по предложенному вами типу, на базе ощущений от запомненных ранее болей… помните, мы говорили?

— Да?

— А что, если робот как-нибудь раз начнёт изучать эти ощущения, исследует их и поймёт, что это просто потенциалы, которых не стоит бояться? Он ведь остановится?

— Наверно.

— А человек?

— У человека есть сострадание. Он будет помнить своё страдание от перенесённых болей, и даже если он их все переосмыслит и перестанет считать тем, что пугает, то он не остановится — он сможет благотворить миру, опираясь на чувство сострадания — чтобы у других не было таких же болей. Кроме того, у человека есть эрос, есть фантазия. Он в любом случае не остановится.

— Хм… хм… сострадание — это способ перенести на другого свои ощущения, представить, что он испытывает такие же ощущения, и посчитать это недолжным… Наверное, это можно запрограммировать тоже, а эрос мы программировать умеем, — с этими словами программист умчался, беседуя на ходу сам с собою.

— Какой увлекающийся человек, — сказал я Алуки. Та захихикала.

Я пошел искать монахов, чтобы задать им вопрос про перерождение, но те героически отсыпались.

Мы с Валли, Суэви и Алуки стояли перед главным храмом основной религии, у борта нашего автобуса, остывая после умственного напряжения. Суэви, как всегда, у меня на плече. Только что прошел мозговой штурм, связанный с новым образом мышления. Штурм прошел удачно, большинство признанных мудрецов согласились, что в этом что-то есть, и даже предложили кое-какие свои идеи. Удивительно, но людьми с самым ясным умом оказались не столичные жрецы, а аскеты, которых ради такого случая привезли из их обычных мест обитания (на мозговой штурм собрали всех, кто пользовался в народе уважением). Когда жрец из нашей комиссии принялся подпрыгивать и кричать, что предложенные новшества растлевают общество, ему просто сказали: "Замолчи, маленький". И он замолк. Аскеты пользовались очень большим уважением. Меня это удивило.

Мы уже собирались грузиться в автобус, когда из-за угла показались несколько местных, играющих в догонялки и постреливающие друг в друга из игрового оружия. Наша охрана схватилась за пистолеты, но из-под одежды их не вытащила.

— Ух ты, давай посмотрим, местные в виртуалку с халобендами играют, — сказал Валли.

Посмотреть правда было на что: как я и предполагал, люди этого вида способны бегать на всех четырёх, как кошки. До сих по мы этого не видели, все граждане чинно шествовали по городу на своих двоих вполне прямоходящим способом, только Алуки иногда по дому и кораблю на всех четырёх передвигалась. Тут же игроки носились, как натуральные котята, причём еще иногда и заскакивали с разгона на стены почти до второго этажа, переворачиваясь в воздухе.

— Высокого класса игроки, — оценил один из охранников.

В этот момент один из игроков кинулся на другого, но тот, вместо того, чтобы отскочить, подставил руки. Первый игрок встал ногами на подставленное "колечко" из рук и взлетел в воздух, направляя свою пушку на нас. Алуки встала между мной и террористом. Стрелок успел сделать два выстрела перед тем, как охрана нашпиговала всю команду металлом. Первая пуля попала Алуки в бронежилет, вторая — прямо в шею.

Когда я подошел, она уже умирала. Кровь толчками выливалась из огромной раны на шее. Я рухнул на колени рядом с бывшей рабыней. Почему-то было очень обидно, что именно такие, безмятежные и простые девчонки, должны умирать.

— Какое счастье. Я смогла умереть ради господина, — сказала Алуки, подняла руку и из последних сил смахнула слезу с моей щеки. Я чувствовал у неё внутри панику, но при этом — и тихое счастье, как будто все проблемы решены и возвращаешься домой, и гордость за то, что она смогла умереть ради господина.

Алуки умерла. Она просто хотела служить, чтобы хоть что-нибудь происходило. Она была рада всему. Она никому не желала зла и просто хотела хоть немного поучаствовать в празднике жизни. Просто с детства никому не нужный ребёнок, простоявший треть жизни в магазине. А когда пришло время, она просто встала между мной и пулей. Алуки посчитала, что должна это сделать, и просто сделала шаг. Жаль, что мы не успели её распрограммировать.

Из ниоткуда взялось несколько взводов ударной полиции — не наши охранники в гражданском, а настоящие бойцы, все в броне с головы до ног. Их командир подошел ко мне и начал что-то говорить о том, что они следили за религиозными экстремистами, но не имели права ничего сделать до тех пор, пока те не выстрелят хоть раз, зато теперь они взяли всю сеть в сотню человек, что мы теперь в безопасности и как у них вообще всё удачно прошло. Я сидел, продолжал капать и не реагировал, и командир перенёс внимание на Валли.

Откуда-то появились Бий У с программистом из нашей комиссии. Как они здесь оказались? Им сюда ехать почти час. Неужели я плачу целый час? Программист, размахивая руками, принялся объяснять моим бойцам и каким-то ещё личностям, что у нас была Связь и что это что-то значит, что раб с сильной связью иногда умирает, когда гибнет его хозяин.