Тут раскрылися небеса, и явилась сила Сварогова — на крылатых конях Сварожичи. Прилетел, во-первых, Огонь-Семаргл, вслед за ним и Велес Корович, и Стрибог закружил вихрем яростным.

И сказал Семарглу великий Хорс:

— Месяц Ясный украл у меня жену — молодую Зарю-Зареницу! Покарай похитчика, брат родной!

И тогда Семаргл разрубил мечом Ясный Месяц, лихого похитчика. И вернул Зарю Хорсу светлому.

И омылась Заря в водах Ирия, и избавилась от остуды, от заклятия Китаврулова. И вернулася к Хорсу светлому, ко супругу её законному.

И с тех пор Ясный Месяц на небе тщетно ищет Зарю-Зареницу и не может найти молодую Зарю. Вырастает опять, но Семаргл-Огнебог вновь мечом его разрубает…

Так наказан был Месяц Ясный за дела его незаконные. И теперь он то разрастается, то опять умаляется в теле, как Семаргл его разрубает.

Да и Китаврулу-подельнику от ответа уйти не удалось. За то, что похитил у мужа жену, повелел ему Хорс Великий построить храм на Алатырь-горе. Храм Света Предвечного, в честь Бога Вышня.

Китаврул должен был возвести этот храм лишь волшебством и силою рук, безо всяких орудий — из цельного камня, коего не касалось железо.

И рёк тогда Китаврул богу Солнца:

— Ты прости уж меня, Хорс Великий, что служил я Месяцу Ясному. Поневоле ему помогал я… И готов теперь послужить и тебе! Да только с этим делом порученным, со строительством храма Вышнего, я один вовек не управлюсь… Камень Алатырь — чудесен, твёрже его нет в целом свете, одного умения тут будет мало! Ведь он должен быть прочен и вечен, как сама гора Алатырская, чтобы ни железом булатным, ни алмазом, ни заговором выщербить его не могли, не отбилось чтоб ни кусочка! Только коготь самой птицы Гамаюн, порождённой камнем Алатырем, может с той работой управиться. Гамаюнов коготь обтешет без железа камень Алатырь…

И тогда Китаврул и бог Хорс обратилися к Гамаюну, и дала согласие птица. И тотчас Китаврул и птица Гамаюн возвели на Алатыре чудный храм.

Был построен храм на семи верстах, на восьмидесяти возведён столбах — высоко-высоко в поднебесье. А вкруг храма посажен Ирийский сад, огорожен тыном серебряным. И на всех столбах стоят свечки, что вовеки не угасают.

Был тот храм длиной шестьдесят локтей, в поперечину — двадцать, и тридцать — ввысь. Были в храме окна решётчатые, были двери в храме чеканные. Был внутри он обложен золотом и каменьями самоцветными. Оживали на стенах храма птицы каменные и звери, поднимались к небу деревья, травы вились, цветы цвели…

Вот каков был храм на Алатырь-горе, что построили за единую ночь и который стоял много тысяч лет.

С тех пор на земле тоже храмы строят по образу Алатырского храма. Украшают их ликами чудными полуптиц и полуконей — первых волшебных зодчих.

На самом почётном месте устанавливают алтарь, названный в память о Бел-горюч камне и великой горе Алатыре. Алтарь украшали лики богов, увитые виноградными лозами в память о саде Ирийском.

А златые врата заалтарные означают те Золотые Врата, что пускают в Вышнюю Сваргу… И свет в храм изливается с-под верхних сводов, из светильника в виде Солнца, — того, что хоросом называют в память о Хорсе Великом.

Вот только о том, откуда слова те, и почему все храмы украсили птицы и полукони волшебные, люди вспоминать будут редко… Слишком давно это было… Лишь сказка с тех пор и осталась.

Бог Луны и Огня, бог тризн и крады и домашнего очага, сам Семаргл сын Сварожич, стоит на небе в ночи лунные стражем Ирийских врат, не пуская в мир силы зла.

Отвечал он так богине Купальнице, что звала его на Русалии:

— Мне всю ночь до рассвета нужно не спать, в небесах мне на страже нужно стоять, дабы Лютый Змей не приполз из тьмы, жито в поле широком бы не потоптал, молоко у коров бы не отобрал, а у матушек — малых детушек.

Лишь раз в году, в день осеннего равноденствия, нарушается заведённый порядок. И в ту ночь, когда тьма сравняется со светом и день на убыль идёт, Семаргл сын Сварожич сходит с поста, откликаясь на зов русалочий.

И тогда ночь становится дольше дня, и потому в мир дымкою лёгкой проникает незримое зло, будто тень от облачка пробегает…

Однако ночное время не есть лишь время коварства и зла. Это и время любви, и пора зарождения жизни…

В эту пору русалка Купальница сияет такою дивной красою, что Семаргл забывает обо всём на свете. Оставляет свой пост у Лунных врат Ирия и нисходит к русалкам на игрища. Он идёт, как скатываются при обрядах с гор огненные колёса, но гаснут затем они в тёмной воде…

Отвечает русалка Купальница на любовь Огнебога Сварожича. И их любовь то пылает жарче и ярче пламени, то струится, как реченька быстрая, то трепещет нежнее ветерка на рассвете до явления Красного Солнца…

А затем, в день летнего солнцестояния, на девятом месяце по срокам родильным, у Купальницы и Семаргла рождаются дети-близняшки — Купала и Кострома.

В тот же день и ночь завершаются Русалии и начинаются игры Купальские…

Итак, пришло время летнего солнцестояния, когда Солнце на зиму поворачивает. И тогда Великий бог, Хорс сын Суревич, полон сил. И дольше всего водит он по небу колесницу Солнца.

Но вращает уже Велес Сурич великое Сварогово колесо — что есть звёздный небесный круг, и что крутится на оси — копьё Перуна Сварожича. А значит, с этого дня пойдёт ясный свет помалу на убыль. Вскоре Солнышко сбросит жар, — и медленно, по минуточкам, день также начнёт умаляться…

Но пока ещё играют в чистом поле звёздные дети-близняшки, Купала и Кострома. И мальчик Купала златовлас, светел ликом, и очи его синие, как вода. А сестра его Кострома, рыжекудрая, бойкая и трепетная, как языки пламени.

Неразлучны братец с сестрою, и дивятся они земному миру, и лесам тёмным, и полям чистым, и небу широкому, звёздному…

Близняшками родились Купала с Костромою, и только тем различали их, что любила Кострома на огонь смотреть, веселилась, прыгая через костёр; а Купала любил больше воду озёрную и слушал, как плещутся в волнах русалки…

По преданию, когда-то давным-давно прилетали на Русь Ирийские птицы.

И первою птица печали — Сирин. Она пела чудесные песни, сидя на кусту калиновом. И кто слушал её — тот терял память, следуя за Сирином в Навь.

А рядом, на малиновом кусточке, птица Алконост пела песни рассветные. И столь они были прекрасны, что и разуму внять невозможно было. И как начинала птица Алконост чудно и сладко те песни петь, так всякая душа трепетала, как цветок на поветрии утреннем.

И говорила тогда мать Купальница брату и сестре — Купале и Костроме, держа весло и отправляясь в плаванье по морю снов:

— Вы не слушайте в ночи птицу Сирина! Не садитеся под калинов куст! Сладко Сирин поёт-распевает, но кто слышит её, умирает — и ступает в Навь за Вечерней Зарёй… Вы идите-ка утром ко кусту малинову, слушайте Алконостовы песни, радуйтесь цветущему полю, ждите там Зарю-Зареницу…

Не послушались Купала и Кострома предостережений матушки Купальницы. И тайком сбежали они в чисто полюшко — послушать в ночи песни Сирина, а на утренней заре — Алконоста…

…Во долинушке калинушка стоит, птица Сирин на калинушке сидит, под калиною сидит брат Купала… Рядом во долинушке малина — на малине сидит птица Алконост, под кусточком малиновым — Кострома. Слушают они песни чудные.

И Купала заслушался песнею Сирина, что казалась журчанием ручейка иль плесканием волн на закате.

Позабыл Купала обо всём на свете и, закрывши глаза, забылся. И тогда унесла его птица Сирин за тридевять земель в Навье царство…

А сестрица его Кострома песней птицы Алконоста заслушалась. Словно всполохи солнца на море узрела иль мерцанье Зари на рассвете. И не видела Кострома, как пропал её брат Купала…

Плачет Кострома, причитает, кличет братца она Купалу, но её Купала не слышит… Унесла его птица Сирин за дремучий лес и за горы. И укрыла его крылами…