— Слишком поздно? — переспрашивает он, чтобы убедиться, что расслышал все верно.

И она улыбается, становясь знакомой, неунывающей Кэт. «Пока они не передумали. У тебя есть подружка, Олли?»

А что ответил Оливер? О, ясно что. Буркнул что-нибудь себе под нос, Кэт посмеялась и поддразнила его, а потом, прихватив с собой Полли и корзинку с яблоками, они отправились домой обедать, или пить чай, или ужинать.

Во всяком случае, сейчас он уже смутно помнит, что из этой сцены происходило на самом деле, а что он присочинил сам. Он видит Кэт и маленькую Полли, которые возятся в высокой траве, и любуется игрой света на бочке румяного, без царапин и вмятин, яблока. Выхватывает обрывки фраз: «Мое сердце не разбито… Главное — отойти в сторону… Пока они не передумали». Насчет прочего он не уверен — может, так и было, может, он путает сказанное тогда со сказанным ранее или позднее, а воображение подсказало остальное. Достаточно и того, что он был там тогда с Кэт и все случилось именно так — или очень похоже.

Полли не помнит тот день, когда они собирали яблоки. Он так и остался погребенным под грузом детских воспоминаний о тех днях, когда она была лишь парой глаз и ушей — слушала, смотрела и запоминала. Запоминала Кэт — она помнит ее разной. По мере того как росла сама Полли, Кэт становилась меньше ростом, и вот они уже сровнялись. И теперь Кэт стала чем-то вроде старшей сестры.

Когда-то Полли хотела, чтобы Кэт стала для нее больше, чем тетей. Она хотела, чтобы Кэт была ее матерью. Нет, это вовсе не означало, что она отказывалась от Элейн, просто желала, чтобы Кэт всегда была рядом — внимательная и близкая, как мама. Это она помнит отчетливо, как и чувство вины; она знала, что не должна никому говорить об этом, а Элейн — особенно.

Теперь Полли смотрит на все это взрослыми глазами. Она обожала Кэт и, естественно, хотела видеть ее чаще. Но уже лет в шесть — семь? — лет стала настолько взрослой, чтобы понять, что в этом ее желании привкус измены: мать может быть только одна, и ее надо любить больше всех на свете.

Я и любила, думает она. А что мне еще оставалось?

Да и не было в Кэт ничего такого… материнского. Разве можно представить, чтобы Кэт катила коляску, раскладывала по тарелкам семейный обед или ждала у ворот школы, а Элейн проделывала это между прочим и еще и работала! Полли понимает это и отдает матери должное.

Однажды Полли и Кэт сидели в комнате студенческого общежития и пили кофе — Полли тогда училась в колледже. Кэт приехала навестить племянницу. Полли хвасталась красавицей теткой, провела ее по кампусу, и теперь они устроили откровенный междусобойчик, которые так любила Полли. Она принимается расспрашивать тетю, что та думает о ее друзьях. Студенческая жизнь захватила ее с головой. Но она работает — работает как вол, решительно заявляет Полли. Уже тогда у нее имеются цели, она знает, к чему стремиться. Может быть, она пойдет в бизнес, станет финансистом, устроится куда-нибудь в Сити. А может, подастся в журналистику. Про веб-дизайн тогда речи не шло, хотя Полли уже в колледже стремительно осваивала новые технологии.

Кэт слушает. Сидит на кровати, скрестив ноги, точно с рождения привыкла сидеть в позе лотоса, с кружкой кофе в руке. Точно ей двадцать, а не сорок с лишним. Слушает с явным восторгом. «Счастливица!» — восклицает она, и в голосе ее звучат странные нотки. Полли в недоумении: это она-то счастливица? Вот кто счастливица, так это Кэт — так выглядеть, вести такую жизнь. Легко идти по ней. Счастливица уже потому, что она — Кэт.

Они говорят о любви. Полли думает, что влюбилась — не то чтобы потеряла голову или что-то в этом роде, не безумно влюбилась, но что-то определенно есть. Симптомы кажутся ей интересными, и она расспрашивает о них Кэт. Сон она не потеряла, но очень много думает о нем, и гм… в сексуальном плане. И не может не строить планов, как к нему подступиться. Может, не стоит? Все равно ничего не выйдет. А как ты понимаешь, серьезно это или нет? Она думает: кто-то, а Кэт уж точно спец в подобных вопросах.

Кэт смеется: «А… ты об этом». И рассказывает, что в первый раз влюбилась в пять лет — в почтальона. Потом — в рекламного агента, который приходил к ним домой, потом — в викария, а в пятнадцать лет — в мальчишку из газетного киоска; это уже было серьезно и продлилось целых два месяца. Но девчачьи влюбленности Полли не интересуют, и она чувствует, что тетка уходит от ответа. А ей хочется получить совет искушенного. Но теперь Кэт, кажется, нарочно оттягивает этот момент. Она даже не пытается отвечать уклончиво, но странно молчит. «Я знаю только то, что в этих делах у меня опыта мало, — говорит она, — ошибки, ошибки… — Она пристально смотрит на Полли. — Главный вопрос: любят ли они тебя?»

Ник думает о том, что кроме Элейн у него было шесть женщин. Не так и много. Кажется, семь, но первый опыт случился лет в семнадцать, когда он ничего толком не умел, так что это не в счет. Не тянет на донжуанский список, правда? К тому же первые три были до свадьбы — нормальные этапы сексуального развития мужчины. Еще три раза он и вправду изменял жене, тут уж ничего не попишешь, хотя один случай все-таки под вопросом: он напился на какой-то вечеринке и в конце концов очутился дома у той женщины, но никакого продолжения это не имело. Очень давно у него случилась интрижка с коллегой по издательскому цеху. Теперь, беспристрастно взирая на все это, он готов согласиться, что она достойна порицания, но Элейн ничего не узнала, никто не пострадал, так что было и прошло.

Уже будучи женатым, он то и дело заглядывался на других женщин, и готов это признать. Любовался ими, а иногда и откровенно вожделел. Несколько раз флирт едва не перерос в нечто большее. И перерос бы, представься случай. И в этом он тоже готов признаться.

Конечно, образцовым мужем его не назовешь, но и беспутным тоже, правда? Ей-богу, бывают мужья и похуже.

Если бы речь шла не о Кэт, Элейн наверняка отреагировала бы по-другому. Если бы на той фотографии с ним стояла какая-нибудь другая женщина — незнакомая, неведомая, — Элейн бы разозлилась, он бы на коленях вымолил прощение и избежал лондонской ссылки.

Но почему? — спрашивает он себя. Почему это случилось? Но он знает ответ. В один прекрасный день, взглянув на Кэт, он как будто увидел ее заново. А теперь он не видит ее такой. Теперь же та нечеловеческая сила, что влекла его к ней, исчезла бесследно. Да и сам Ник уже не тот, что так желал Кэт.

Кэт сидит на подоконнике их старого дома, держа на коленях Полли, тогда совсем малышку. Задолго до той истории, еще во времена невинности. Ник вошел в комнату и сперва подумал, что перед ним Элейн. Так и сказал: «Я думал, это Элейн». Но поверх головы Полли на него смотрит Кэт. «Нет, это я». Снова и снова он вспоминает, как она произносит эти слова. Всегда веселая Кэт вдруг кажется ему грустной.

Медовый месяц Глин с Кэт провели в Озерном краю. Это был его выбор: попутно он собирался исследовать историю появления древнейших ферм на холмах — эта тема очень его интересовала, и нужно было провести исследования системы межевания на местах. В его памяти события той недели сливаются в вереницу образов: вот Кэт ложится на живот, чтобы напиться из озера, вот на нее глазеют посетители паба, когда она входит в двери, ее волосы намокли под дождем. Вот она идет за ним вдоль лощины. Обернувшись, он видит, что она остановилась и повернулась к нему спиной: руки на бедрах, алая куртка; маленькая, яркая фигурка — романтическая аллегория радости и легкости бытия, а вокруг лишь небо, озеро и холмы.

Вот они карабкаются по извилистой тропинке — вверх по скользкому, поросшему травой склону холма. «А холм как-нибудь называется?» — спрашивает она. «У них у всех есть имена. Это Кэт Беллз». Дует легкий ласковый ветерок, яркий солнечный свет заливает холмы. Она подходит ближе и обнимает его. Они целуются. Прижавшись к нему, она ведет рукой вниз и ощущает его возбуждение. «Идем спустимся с горки», — говорит она. И они быстро скатываются вниз по склону. Поблизости стоит невысокая каменная стена, заросшая снизу общипанной овцами травой и кустарником. Они добредают до стены; она смеется: «Я не могу раздеться совсем — такая холодрыга!» Он расстилает на земле плащ и укладывает ее. Это самый острый и пронзительный секс в его жизни, радостно-нетерпеливый, навеки оставшийся в его памяти: тот дивный край, запах примятой травы, птичий щебет, овцы, мирно пасшиеся вокруг. Потом его охватывает эйфория, острый приступ радости жизни — притянув жену к себе, он крепко обнимает ее, просовывает ладони под свитер и ощущает тепло ее кожи. Она снова смеется. «О да! — восклицает она. — Да!»