Бумаги отложены. Элейн сидит, смотрит в сад и видит Кэт. Разве я сама не задавала себе тот же вопрос? Каково это — быть Кэт? Обладать наружностью, при которой внимание и интерес окружающих гарантированы? Конечно, я не спрашивала ее об этом. Мы никогда не говорили на подобные темы. Я, ее сестра, должно быть, знала о ней меньше, чем друзья. И потом, я никогда не любила «разговоров по душам».
И как только она подумала об этом, комнату наполнили другие Кэт. Она не может видеть и слышать их — они не говорят и не делают ничего особенного, лишь где-то, глубоко и далеко, толпятся, точно души в чистилище. Маленькие Кэт смешались с взрослыми, точно это какое-то многогранное существо, совмещающее в себе всех Кэт сразу, больше не разделяя на десятилетнюю, двадцатилетнюю, тридцатилетнюю. Гидроглавая Кэт — в то же время самая настоящая, убедительная, постоянно меняющийся человек, которого Элейн помнит всю жизнь, который был, а потом вдруг его не стало. Эта Кэт несчастна — эти Кэт совсем не похожи на живчика, каким была настоящая Кэт, эти Кэт несли в себе нечто невысказанное. Постоянную мольбу. «Поговори со мной…» Слышит ли она это? «Зачем ты со мной так?..»
Обеспокоенная, Элейн гонит этих Кэт прочь. Собрав бумаги, она отправляется на кухню и начинает готовить ужин. Ставит разогревать пирог в духовку и собирается резать салат. Есть немного твердого сыра и печенья из непросеянной муки. Она принимается накрывать на стол и, доставая из буфета старинную прованскую тарелку, ощущает почти сейсмический толчок, внезапно вспомнив, когда именно Кэт говорила с той женщиной — та же самая женщина обратила внимание на эти тарелки. «У меня есть почти такие же. Вы тоже были в Эксе?» И Элейн слышит свой ответ. «Да нет, купила в магазине Хилса на Тоттенхем-корт-роуд». Более того, теперь она вспоминает, что эта женщина — супруга человека, с которым незадолго до этого познакомился Ник, автора нашумевшей книги о вывесках пабов. Элейн, по сути, наплевать и на него, и на его благоверную, она просто вдруг захотела узнать, когда состоялся тот разговор: другой сейсмический толчок памяти подсказал ей, что все произошло вскоре после странной болезни Кэт. Она долго не появлялась — за ней такое водилось, — а в один прекрасный день позвонила: «Я болела. Сейчас уже все хорошо. Можно, я приеду в воскресенье?» О том, что с ней случилось, она так и не рассказала. «Так, ничего страшного. Все уже прошло». И Элейн знает, что не стала интересоваться и задавать дальнейшие вопросы.
Тогда Кэт была молода. Причем очень молода. Двадцать с небольшим. Когда же именно? Случайное воспоминание тревожит Элейн, ибо воскрешает в памяти и другие неприятные вещи. Она хочет поскорее отделаться от него, забыть, но в то же самое время с маниакальным упорством вспоминает все точнее. Должно быть, Ник точно помнит. Как помнит все свои прошлые публикации — воспоминания греют его душу и по сей день. Она оборачивается, чтобы спросить у Ника: «Помнишь книгу о вывесках пабов? Когда ты делал эту серию?»
Но Ник здесь больше не живет, и мгновение она испуганно оглядывает пустую кухню.
Заявка на книгу Элейн лежит на столе ее редактора — все три страницы. Скудновато написано, думает Элейн, рассматривая ее, пока Хелен берет страницы в руки, откладывает, не переставая все время вещать. Хелен Коннор мало смыслит в садоводстве, зато прекрасно знает, как издать роскошную книгу с глянцевыми иллюстрациями, которая будет нарасхват во всех графствах страны, гарантией чему является громкое имя Элейн. Вот и теперь она протягивает Элейн пачку снимков — шедевров с точки зрения светотени, глубины, композиции и внимания к деталям. Не правда ли, юноша — талант, он так украсит книгу, мне не терпится с ним поработать… что скажете?
Элейн понимает, что, если не будет осторожна, ее книга рискует превратиться в красочный фотоальбом. Тогда как для нее важен текст — обстоятельный и подробный, снабженный подходящими по смыслу иллюстрациями. В этой книге она хочет расширить тематику и, помимо тонкостей ландшафта и правил выбора растений для сада, рассказать о капризах садовой моды, общественной значимости садоводства, садах как показателях статуса владельцев, садах — примерах для подражания. Ей надоело рассказывать, как устроить клумбу из болотных растений, что сажать на затененных участках, как создавать неординарные цветовые комбинации. Об этом она и так твердит без устали. Теперь она желает поведать о том, что ей пришлось повидать и узнать за все годы посещений чужих садов, во время которых она часто задавала вопрос: зачем эти люди делают то-то и то-то? Практической стороне садоводства она посвятила немало строк — теперь пора рассказать и о теории.
Хелен, конечно, всячески выражает согласие, но мысль о том, что в книге будет больше теории, чем практики, ее пугает. И она предлагает решение — разбавить теорию роскошью издания: качество, стиль и количество фотографий убедят читателя в том, что перед ним обычная книга по садоводству. И если такая будет лежать на кофейном столике, их сад зацветет пуще прежнего.
Элейн прекрасно знает, что у нее есть преимущество. В конце концов, есть и другие издательства. Может, придется и к ним обратиться, но это создаст определенные неудобства, так что она будет до последнего вести переговоры. И они с Хелен пускаются в вежливую перепалку — ни одна из них не собирается сдавать все позиции, обе крайне неохотно идут на уступки, но каждая потихоньку обдумывает пути компромиссного решения.
Два часа спустя Элейн покидает издательство. Ее не назовешь удовлетворенной — и разочарованной тоже. Искать другое издательство она не станет, но текст все же придется сократить, отказаться от потенциально интересной главы. («Книга становится многословной, вам не кажется?» — сказала Хелен). Сама же Хелен понимает, что от фотоиллюстраций на весь разворот придется отказаться в пользу более сдержанного оформления.
Элейн осознает, что в течение всего производственного процесса ей придется отстаивать свои позиции, но потом, книгу же еще необходимо написать. Пока же она может расслабиться: на этом фронте она, по крайней мере на сей раз, одержала победу. Хотя у нее и появились некоторые сомнения касательно Хелен Коннор.
Элейн решила сходить на выставку Королевского общества садоводов, которая устраивалась каждые две недели на Винсент-сквер, перед тем как ехать домой, но поначалу, думала она, ей надо отдохнуть. Купив стаканчик кофе, она направляется на площадь Блумсбери. Только устроившись там на скамейке среди парящих голубей и высоких платанов, она вспоминает это место. Однажды она приходила сюда с Кэт.
Она слышит свои слова: «Я тебе не мать». И Кэт: «Знаю. У меня больше нет мамы».
Кэт восемнадцать, Элейн двадцать четыре, и в эти годы она уже работает вовсю. Сегодня она слышит и видит себя и Кэт точно в конце какого-то временного туннеля. Шум листьев платана заглушает их слова; она не помнит ни того, как они выглядели, ни того, что на них было надето, но прекрасно помнит, что еще тогда, когда они там сидели, она заметила платаны — толстенные кривые стволы и слезающую кору. Они не изменились; тридцать шесть лет для этих великанов — пустяк, она улавливает отзвук себя тогдашней, как она рассматривает деревья и разговаривает с Кэт — далекий, глухой голос, который говорит: да, именно, теперь они остались одни, они уже взрослые, и Кэт должна с этим смириться.
…что-то в этом роде.
— Наверное, тебе это сделать легко, — отвечает Кэт. — А мне — нет.
К тому времени их мать уже два года как умерла. Элейн видит их, мать и Кэт — сестра откровенничала с ней так, как никогда не могла она, Элейн. Объятия, поцелуи, долгие доверительные разговоры, смех. Сама Элейн никогда не была такой; мать ее раздражала. Она считала мать скучной и хотела как можно раньше уехать из дому. Мать же, в свою очередь, стала относиться к Элейн с осторожностью, осознавая, что та считает ее ограниченной. Она стала избегать Элейн, пыталась смягчить ее, беспрестанно извинялась. С Кэт же она вновь становилась самой собой — надежной и уютной.
