Радуясь воссоединению с сыном, Екатерина на какое-то время закрывала глаза на его слабости. Пусть сплетники и злопыхатели звали его «король с острова Гермафродитов», она знала, что Генрих способен править Францией как настоящий король. Тактично и осторожно Екатерина выдвинула ряд предложений по поводу того, с чего ему следует начинать свое правление. Она подытожила: «Он способен сделать все, что угодно, но ему не хватает воли». Первым делом она посоветовала ему уменьшить совет, что он и сделал, доведя число участников до восьми.
Новый совет состоял из доверенных лиц Екатерины и, частично, самого Генриха. Это были Рене де Бираг, Жан де Морвиллье (епископ Реймский), Себастьен л'Обеспен (епископ Лиможский), Жан де Монлюк (епископ Валанский), Ги де Пибрак, Поль де Фуа, граф Филипп де Шеверни и Помпон де Бельевр. Те, кто разделил с королем его изгнание в Польше, также получили награды. Вилькье и де Рец поделили должность первого кавалера опочивальни и исполняли обязанности по очереди, каждый по шесть месяцев. Роже де Бельгард стал маршалом Франции, а Мартен Рюзе — государственным секретарем. Так что подобранное Екатериной ядро из проверенных и знающих людей сохранилось при новом монархе.
Королева-мать посоветовала Генриху самому наблюдать за всеми делами и не оставлять ничего на усмотрение государственных секретарей, которые пытались вести себя так, будто могут решать все и без государя. Генрих постановил, что ни один официальный документ не будет считаться действительным без его личной подписи, и велел показывать себе всю корреспонденцию. С самого начала стало видно, какую работу он проделывал — по наброскам деловых бумаг, исписанных его мелким аккуратным почерком, по краткому росчерку подписи на документах. Распределение обязанностей монарха между помощниками, ставшее отличительной чертой последних правлений, было забыто. Теперь во Франции имелся настоящий король.
Вознамерившись показать «руку хозяина», как советовала Екатерина, Генрих отменил ее право вскрывать дипломатические депеши. Если ее это и оскорбило, королева-мать скрыла свои чувства. Ведь она сама дала ему такой совет. Она предложила ему вести себя «как господину, а не как приятелю». Немного раньше Екатерина предупреждала его, что «gens de longue robe» — члены магистрата и чиновники — тупы, утомительны и многословны: «Они портят все и пытаются контролировать всех подряд, считая, что их красноречие и всезнайство делают их мнения единственно допустимыми, а мы их считаем несносными». Более того, она предложила Генриху брать в помощники военных, ибо они всегда говорят то, что думают, и не растекаются мыслью по древу: «У них нет ничего, кроме здравого смысла, нет лишних знаний и собственных мнений, а потому легко принимают то мнение и то направление, какое требуется королю». Очевидно, искушенная Екатерина имела в виду то, что военными легче манипулировать, к тому же они более преданны, и их намерения легче прочитываются. Долгий опыт научил королеву-мать получать от них то, что требовалось. Профессионалы и интеллектуалы слишком сложны. В списке должностных лиц, поставленных королем на самые главные посты, были слишком заметны своим отсутствием имена представителей знатнейших династий, служивших его отцу и деду: Гизов и Монморанси.
Главный совет Екатерины заключался в важности ведения регулярного расписания, чтобы общественные дела приходились на утро, а другие — на послеобеденное время. Она побуждала его постоянно быть доступным народу, как его дед, Франциск I. Он должен выслушивать людей, принимать их жалобы или петиции, причем лично. Только таким путем можно создать образ короля как главного действующего лица в стране, лица, от которого исходят все почести, должности и награды. Он должен скрывать свои предпочтения в отношении близких друзей и товарищей, воздерживаясь от возвеличивания кого-либо из них. Она, конечно же, извлекла этот урок из своего опыта, когда ее муж поступал так в отношении определенной группы людей, ненамеренно оскорбляя ее. Так что Генрих должен усвоить эти правила и привычки сейчас же, и только в этом случае его будут уважать и повиноваться ему как королю, а не воспринимать как ребенка.
Хотя Генрих согласился с большей частью советов, у него был иной взгляд на то, как должен преподносить себя монарх, и он не отказывался от приобретенных в Польше привычек, вызванных желанием держаться подальше от назойливой толпы. Это не нравилось французам. Новый король, например, не устраивал публичных трапез, но всегда ел за низкой балюстрадой, чтобы никто к нему не приближался. За едой прислуживали не слуги, а его кавалеры. Король не разрешал людям приближаться к себе без его позволения, а допущенные должны были соблюдать строгий ритуал, прежде чем заговорить с его величеством. Обед давали примерно в одиннадцать часов, время ужина определялось более свободно, за ним часто следовал бал или другие увеселения. Во время королевских трапез толпа придворных более не стояла вокруг, заглядывая в рот венценосца.
В отличие от своих предшественников, Генрих не хотел жить на людях, считая, что фамильярность — сестра дерзости. Его королевское достоинство оскорбляло присутствие вельмож при утреннем одевании, поэтому он повелел никому не входить в королевскую опочивальню, пока не оденется полностью. Такие реформы вызвали недовольство придворных, но король отступать не собирался; только когда несколько знатных лиц в знак протеста покинули двор, он согласился кое в чем уступить, и то на время. В 1585 году он велел напечатать брошюру с точными инструкциями по придворному этикету. Она послужила основой для создания тех фантастически стилизованных манер, обычаев и ритуалов, которые впоследствии регламентировали придворную жизнь в Версале во времена Людовика XIV и его потомков. Так Генрих III породил эксцентричную, регламентированную до мельчайших деталей систему существования, которая была устранена лишь с падением королевской власти во Франции. Патриархально-величавый стиль правления его деда и отца, с его добродушно-рыцарской атмосферой, был забыт как анахронизм. В Генрихе не было ничего добродушного: он был слишком утончен и ни на минуту не забывал, кто он такой.
Не прошло и нескольких дней после встречи с Генрихом, как Екатерина осознала, что многие черты его характера, давно тревожившие ее, заметно обострились после пребывания в Польше. Один наблюдатель даже предполагал: «А не случилось ли так, что король проехался не только из Парижа в Краков, но побывал также в Содоме и Гоморре?» Екатерина заметила, как глубоко Генрих был разочарован, не увидев в Лионе, среди встречающих, жены принца Конде, принцессы Марии Киевской. Она была на сносях, и такое путешествие могло стать для нее опасным. Сам же Конде между тем не возвращался из Германии, поскольку оставался врагом правящего дома.
Мария отреклась от протестантской религии тогда же, когда и ее муж, в 1572 году, со всей искренностью приняв католичество. Без малейшего зазрения совести Генрих серьезно и убежденно рассуждал о грядущей женитьбе на уже замужней женщине, к тому же беременной. Он собирался организовать ее развод как можно скорей, чтобы они могли соединиться без промедления. Любой час, проведенный вдали от нее, был для него мучением, как свидетельствовали его ежедневные письма, но теперь уже оставалось недолго ждать, пока она наденет корону Франции как его жена и королева. Екатерина хранила молчание. Она не хотела такого для своего сына, но что поделаешь, если это принесет ему счастье, а главное, детей? Франции нужны законные наследники, чтобы продолжить род Валуа и не допустить Бурбонов на трон.
Ходили упорные слухи о неспособности короля произвести потомство. Родственник Екатерины, папский нунций Сальвиати, писал 20 сентября 1574 года кардиналу Галли, что, даже если король и женится, «мы с большим трудом можем себе представить, чтоб у него появились отпрыски… лекари и те, кто знает его хорошо, утверждают, что он крайне слабой конституции и вряд ли проживет долго… Он столь слаб, что, если спит „не один" две или три ночи, то потом целую неделю не может встать с постели. Когда слышно, что королю нездоровится и он два-три дня не встает, можно быть уверенным, что именно „амур" случился причиной этого недомогания».
