Лина хотела крикнуть, но только она раскрыла рот, как «мерседес» загудел, перекрывая ее голос. Палестинец и двое его подручных двинулись к ней, а тяжелая дверь позади нее была уже плотно закрыта. Она крикнула еще раз, ее крик снова был заглушен клаксоном, и тогда она рванулась по тротуару прочь от «мерседеса», пытаясь в последний момент проскочить в остававшийся проход. Но молодой человек, стоявший с этой стороны, быстро подошел к ней, и Лина врезалась прямо в него, как в железный столб. Она упала назад, палестинец подхватил ее сзади одной рукой, а другой рукой прижал ей к носу и рту платок. Через секунду она безжизненно повисла на его руках. Открылась задняя дверь «мерседеса», и она упала на сиденье, как мертвая.

Пока разыгрывалась эта сцена, на улице, казалось, никого не было. Но когда «мерседес» рванулся с места по направлению к аэропорту, открылась дверь прокатного «опеля», который был припаркован через несколько домов от «Кредит Мерсье» у противоположного тротуара, и из него вылез мускулистый мужчина с курчавыми темными волосами. Когда около дома одиннадцать шла возня, он скорчился на сиденье и не был виден с улицы. Но теперь Мартин Хилтон пошел к телефонной будке, чтобы позвонить в свою штаб-квартиру.

Очнувшись и открыв глаза, Лина увидела только темноту. В первое мгновение она в панике подумала, что ослепла, но потом поняла, что лежит на каменном полу в темной комнате. Она почувствовала головокружение, словно падала в этом черном ящике в пустоту. Сев и ощупав себя, она обнаружила, что на ней тот самый костюм, в котором она была в Женеве. Сначала это успокоило ее, но потом она залезла рукой под блузку и поняла, что на ней нет бюстгальтера. Кто мог его снять, что вообще происходило в последние часы, где она оказалась и как сюда попала — ничего этого она не помнила.

Запах, стоявший в комнате, подсказал ей, что она, по-видимому, в Багдаде. Это была резкая вонь человеческих отходов, смешанная с запахом пищи, пота и гниения. В темной комнате обоняние заменяло зрение — это было единственное информативное чувство. Лина ощутила тошноту, поднимавшуюся из желудка, и острое желание облегчиться. Она вслепую поползла на четвереньках к источнику вони и отпрянула, когда ее рука нащупала отверстие в полу и попала во что-то мокрое. Она присела на корточки над этим примитивным туалетом, а потом инстинктивно потянулась за туалетной бумагой; поняв, что ее нет, она воспользовалась краем своей юбки.

Пробираясь на ощупь вдоль шероховатой бетонной стены своей камеры, Лина услышала крики. Кричала женщина — отрывисто и громко, так что Лине сначала даже показалось, что она кричит в той же темной комнате. В страхе Лина упала на пол; но рыдания продолжались, и она поняла, что эти звуки доносятся откуда-то снаружи. Женщина вскрикивала пронзительно — сначала просто от ужаса — «ла, ла, ла» («нет, нет, нет»), — а потом от боли, когда на нее стали сыпаться удары. Лина слышала свистящий звук какого-то предмета, рассекавшего воздух, потом ужасный хлесткий звук удара и сдавленный крик. Потом еще и еще раз. Пока продолжалось это избиение, до Лины доносилась тщетная мольба о пощаде: «Йа сайиди!» («О господин!») Наконец, когда боль лишила женщину сил кричать, послышались приглушенные звуки ее молитвы: «Йа ситр! Йа кафидх!» («О спаситель! О защитник!»); она теряла сознание. Потом Лина услышала усталый от напряжения мужской голос, пробормотавший: «Коусса!» («Б…!»), — после чего наступила тишина. И в этой тишине Лина окончательно поняла, где она находится. Это был Каср-аль-Нихайя — Дворец Конца.

Лина пролежала на полу несколько часов, не в силах заснуть, боясь даже пошевелиться. В ушах у нее стояли крики женщины, которую, очевидно, били то железным прутом, то цепью, то по ягодицам, то между ног. Лина старалась думать о чем-нибудь другом, но поняла, что ничего другого для нее уже не существует. Холод камня под щекой как-то даже успокаивал ее. Она подумала, не разбить ли голову о каменный пол, чтобы надолго потерять сознание, но было очевидно, что ей не хватит духа это сделать. Единственная надежда, сказала она себе, это ее британское подданство. С ней не могут обращаться так же жестоко, как с этой бедной женщиной, свидетельницей страданий которой она оказалась. Она уже не жительница Ирака, она женщина с Запада. Они не посмеют. Но надежды таяли в темноте комнаты, где носилось эхо криков этой женщины. Время от времени Лина слышала снаружи шаги и тихие разговоры по-арабски; она думала, что идут за ней, но звуки замирали вдали. Потом, уже через много часов, возник другой звук — металлического ключа, вставляемого в замок, и дверь ее камеры распахнулась.

— Вставай, — сказали ей.

Внезапный поток света из дверного проема ослепил Лину, и сперва она даже боялась открыть глаза. Когда она все же их открыла, то увидела мужчину лет тридцати в кожаной куртке и синих джинсах. Он был поджарый, как гончий пес, и от природы сутулился. В паре метров от головы Лины находились его туфли — «плетенки» с маленькими кисточками, вроде тех, что продают у «Брукс бразерс». Единственное, что выдавало в нем иракца, — это его суровый взгляд.

Лина встала. При свете она оглядела наконец камеру, в которой ее держали. Примерно пять квадратных метров, голые шершавые бетонные стены с нацарапанными на них отчаянными посланиями прежних обитателей — обращения к их любимым и ко Всемогущему Богу не забывать о них в их страданиях. За дверью был виден узкий коридор с окном, выходящим во внутренний двор. Казалось, это здание смотрит только вовнутрь. На улице был день, светило солнце.

— Прошу вас не причинять мне боли, — сказала Лина по-английски. — Я британская подданная.

Мужчина прорычал по-арабски: «Индари!» («Повернись!») Он достал из кармана кусок толстой материи и туго завязал ей глаза. Потом он накинул ей на шею веревку на манер собачьей сворки и потащил за нее. «Иди за мной!» — скомандовал он.

Спотыкаясь, она пошла за ним по длинному коридору, в том направлении, откуда несколько часов назад доносились крики. Потом они повернули направо и остановились; Лина услышала, как он открывает какую-то дверь, и почувствовала, что он потянул ее внутрь за веревку. Когда дверь закрылась, он снял повязку и сворку и приказал ей сесть. К подлокотникам кресла были приделаны ремни.

— Меня зовут Камаль, — сказал он, стоя над ней. — Сегодня я буду твоим следователем. Я хороший следователь. Я учился в колледже. Я люблю мороженое. Я такой же, как ты. Но ты должна говорить мне правду. Только правду.

— Что вы хотите со мной делать? — спросила Лина по-английски.

— Я буду задавать тебе вопросы, — ответил он по-арабски. — А ты будешь отвечать по-арабски, или я выкину тебя в окно. — Он указал на маленький проем в дальнем конце комнаты.

— Прошу вас дать мне возможность увидеться с английским послом, — сказала она, на сей раз по-арабски.

Следователь рассмеялся.

— Ты бредишь. Никакого английского посла тебе не будет. Буду только я. — Он подошел к креслу и привязал ей руки ремнями. — Сиди смирно. Я сейчас вернусь! — Он улыбался; он считал, что это смешно.

Когда он вышел через боковую дверь, Лина огляделась повнимательнее. Прямо перед ее креслом стоял простой металлический письменный стол, на нем — закупоренная бутылка «Джонни Уокер» с черной этикеткой и блок сигарет «Мальборо». На одной стене висел выцветший иракский флаг, на другой — плакат, прославлявший правящую партию. На нем было нарисовано несколько цветков и написано: «Кулл аль-шааб шаддат варид, ва аль-риха хизбийя» — «Весь народ — это букет цветов, а партия — их аромат».

Под этим нелепым плакатом стоял деревянный стол. На нем были разложены инструменты, словно сверла и щупы в кабинете дантиста. Там лежал кусок электрического кабеля длиной больше метра, обернутый тонким слоем пластика; рядом лежал деревянный инструмент, формой и размером напоминавший бильярдный кий, и еще один, потолще, похожий на бейсбольную биту. Рядом стоял какой-то электрический прибор, из панели которого торчали провода, и ведерко с водой. К стене примерно через каждый метр были прикреплены металлические кольца. В углу комнаты стоял смотровой стол типа тех, что можно видеть в кабинете гинеколога, с металлическими манжетами для ног — чтобы держать их раздвинутыми. На этом столе тоже стоял лоток с инструментами, которые Лине не были видны.