Как и в случае с «восточной политикой» Брандта, генсек решил рискнуть своим политическим капиталом для встречи с Никсоном, только когда убедился, что шансы осуществить прорыв в отношениях с США высоки. И все же последние километры на маршруте продвижения к московскому саммиту оказались усеяны острыми камнями. Первая неприятность случилась в западногерманском бундестаге, где канцлеру Брандту грозил вотум недоверия со стороны большинства депутатов, а ратификация Московского договора оказалась под угрозой срыва. Провал политики Брандта спутал бы все карты советской дипломатии и лично Брежневу: процесс улучшения советско-германских отношений был бы приостановлен или того хуже — повернут вспять. Брежнев даже обратился к Белому дому с просьбой повлиять на консервативных депутатов бундестага и помочь Брандту. В КГБ обдумывали возможность подкупа некоторых депутатов^{823}. 26 апреля 1972 г. Брандт получил вотум доверия с перевесом в два голоса. 17 мая бундестаг ратифицировал Московский договор. Как с политической, так и с психологической точки зрения это давало Брежневу достаточные основания для успешных переговоров с Никсоном в Москве.

Еще одно событие, ставшее испытанием для наметившегося советско-американского диалога на высшем уровне, разразилось в Южной Азии. В ноябре 1971 г. вспыхнула война между Пакистаном и Индией. Всего за три месяца до этого СССР подписал с индийским премьер-министром Индирой Ганди Договор о мире, дружбе и сотрудничестве. Советское руководство обязалось поставить Индии крупную партию вооружений. Помощник Брежнева позже вспоминал, что это был главным образом геополитический ответ на сближение Никсона с Китаем. Но то, что случилось потом, стало потрясением для руководства обеих сверхдержав. Воодушевленная договором с СССР о поставках вооружений Индира Ганди послала индийские войска в Бангладеш (в то время Восточный Пакистан), чтобы поддержать бенгальских сепаратистов. В ответ пакистанцы атаковали индийские аэродромы. Пакистанская армия быстро проиграла войну на востоке, но на западе боевые действия могли перекинуться в Кашмир, на территорию, являвшуюся предметом наиболее ожесточенных споров между двумя государствами^{824}.

Индо-пакистанская война вызвала у Никсона и Киссинджера почти истерическую реакцию: они усмотрели в этих событиях сговор СССР с Индией, имеющий целью подорвать всю их систему трехсторонней дипломатии. Победа Индии грозила, в частности, сорвать сближение США с Китаем, ведь КНР был главным союзником Пакистана в регионе — в противовес Индии и Советскому Союзу. Американцы потребовали от Брежнева гарантий, что Индия не станет нападать на Западный Пакистан. Казалось, Никсон был готов поставить московский саммит в зависимость от действий Советского Союза по этому вопросу. Более того, президент США направил в Бенгальский залив авианосцы 7-го американского флота. Советские руководители, включая Добрынина, не могли понять, почему Белый дом поддерживает Пакистан, который, как они считали, развязал войну против Индии. Недоумение Брежнева вскоре сменилось гневом. В узком кругу он даже предлагал передать Индии секреты атомного оружия. Его советники сделали все возможное, чтобы похоронить эту идею. Когда через несколько лет Александров-Агентов напомнил Брежневу об этом эпизоде, тот не смог сдержать эмоций и еще раз крепко выругался в адрес Соединенных Штатов ^{825}.

Однако самым серьезным препятствием для встречи на высшем уровне оставалась вьетнамская война. Весной 1972 г. Ханой предпринял новое наступление на Южный Вьетнам, причем без всяких консультаций с Москвой. В ответ на это ВВС США возобновили бомбардировки северных территорий и в бухте порта Хайфон повредили четыре советских торговых судна. Несколько членов экипажей судов погибло. В начале мая Никсон приказал усилить и без того ожесточенные бомбардировки Ханоя и отдал распоряжение минировать северовьетнамские порты и внутренние водные пути^{826}. По мнению Косыгина, Подгорного, Шелеста и других членов Политбюро, встречу с Никсоном следовало отменить^{827}. Брежнев колебался. Как вспоминает его помощник, генсек, как и другие члены советского руководства, был «потрясен и возмущен провокационным характером действий Вашингтона». Его мало трогали заботы Никсона о сохранении своего престижа в глазах американцев. «Он видел только, что под угрозу поставлена советско-американская встреча, на подготовку которой было затрачено столько усилий и энергии, что его пытаются припереть к стенке. Действовать под диктовку американцев так, как они того хотели, т. е. заставить Ханой прекратить наступление, отказаться от уже почти достигнутой победы на Юге, советское руководство просто не могло: руководство ДРВ в данной ситуации не послушало бы подобных советов»^{828}.

Однако личная заинтересованность Брежнева в этой встрече одержала верх над эмоциями, и он употребил все силы, чтобы урезонить разгневанных коллег. Заставить Ханой прекратить военные действия на полпути было явно невозможно, и все же Брежнев и Громыко попытались выступить посредниками между Киссинджером и коммунистическими лидерами Ханоя. Кроме того, они сразу же согласились на тайную встречу с Киссинджером в Москве для обсуждения способов урегулирования конфликта. Советник Никсона по национальной безопасности находился в Москве два дня — 21 и 22 апреля. Вместо того чтобы оказывать давление на советского руководителя по вьетнамскому вопросу (как того хотел Никсон), Киссинджер изо всех сил старался установить с Брежневым сердечные отношения. По всем существенным моментам Киссинджер был настроен на компромисс и пошел на уступки Брежневу и Громыко по тексту документа «Основы взаимоотношений между СССР и США». Как резюмировал Александров-Агентов, в этом документе были «фактически зафиксированы важнейшие принципы, за признание которых Советское государство боролось в своей внешней политике на протяжении многих лет». Самым важным для генсека было то, что в качестве одной из основ советско-американской разрядки в нем признавалось равенство сторон^{829}.

Записи бесед Брежнева с Киссинджером, ныне рассекреченные, свидетельствуют о том, что генсек был тогда на высоте. Это был уверенный, энергичный и общительный человек в стильном темно-синем костюме, с золотыми часами на цепочке, ни по содержанию разговора, ни по манерам не уступавший своему собеседнику, бывшему профессору Гарварда. Брежнев находился в хорошей физической форме. Он пускал в ход все свое обаяние, быстро ориентировался в беседе, говорил без подсказки и легко парировал доводы Киссинджера. Генсек с удовольствием шутил, и американец отвечал тем же^{830}. Брежнев между прочим поинтересовался, когда Соединенные Штаты собираются покинуть Вьетнам. «Де Голль после семи лет войны в Алжире пришел к выводу о необходимости найти выход. То же самое произошло с французами в Индокитае. Это было просто бесполезной тратой времени и сил… Перед вами аналогичная перспектива». Он также заявил недоверчиво слушавшему его советнику Никсона: «Я поддерживаю идею президента Никсона — положить конец этой войне. Логика подводит только к такому решению. Это наша общая конечная цель. Ясно, что Советский Союз не будет ломать копья вокруг этого. Мы вовсе не ищем каких-либо преимуществ для себя». В то же время Брежневу явно хотелось отвлечься от Вьетнама и перейти к другим темам «всеобщей разрядки». Он сказал Киссинджеру, что «текущие дискуссии представляют собой начало важного будущего процесса, начало построения взаимного доверия». Должны быть предприняты «другие меры доброй воли, чтобы закрепить добрые отношения между СССР и США» в духе «благородной миссии, которая возложена на их плечи»^{831}.