Окончательно чашу весов в пользу ввода войск в Афганистан склонило решение НАТО разместить в Западной Европе стратегическое ядерное вооружение нового поколения — ракеты «Першинг-2» и крылатые ракеты. Это решение, официально принятое 12 декабря на специальной встрече министров иностранных дел и министров обороны стран НАТО в Брюсселе, прогнозировалось советскими экспертами еще за несколько дней до начала Брюссельской встречи. Такой прогноз добавлял весомости аргументам Устинова и Андропова, которые на встрече с Брежневым 8 декабря подчеркивали, что афганская проблема связана с общим ухудшением стратегической ситуации для СССР и что американские ракеты могут также быть размещены в Афганистане^{987}.

Советские военные были единственными, кто открыто возражал против планируемого ввода войск. Перед началом заседания Политбюро по афганскому вопросу во время неофициального обмена мнениями начальник Генерального штаба маршал Николай Огарков высказал вслух Брежневу и членам триумвирата свои замечания, а также замечания своих коллег. Он ссылался на возможные трудности, подстерегающие советские войска в незнакомой и тяжелой обстановке, и еще раз напомнил партийным руководителям о том, что опасения, связанные с враждебной деятельностью американцев в этом регионе, неосновательны. Однако Устинов был в натянутых отношениях с Огарковым и резко осадил его: «Вы что, будете учить Политбюро? Вам надлежит только выполнять приказания». Уже на самом заседании Политбюро Огарков снова попытался предупредить о серьезных последствиях ввода войск. «Мы настроим против себя весь мусульманский Восток и понесем политический ущерб в мире». На этот раз Андропов оборвал его: «Занимайтесь военными делами. Предоставьте принимать политические решения нам, партии и Леониду Ильичу». В тот день решение по Афганистану на Политбюро все же не было принято. Через два дня, 12 декабря, Андропову, Устинову и Громыко стало известно о том, что НАТО собирается разместить «Першинги» и крылатые ракеты в Европе. На этот раз члены Политбюро одобрили план Устинова — Андропова по «спасению» Афганистана: свергнуть Амина и одновременно ввести войска. Немощный Брежнев заметно волновался, когда ставил дрожащей рукой свою подпись на этом решении^{988}.

Официальному заявлению Москвы о том, что правительство в Кабуле само обратилось к Советскому Союзу с просьбой защитить его, никто не поверил, тем более что положение усугубилось из-за топорных действий сотрудников КГБ. Сначала они попытались отравить Амина, а после того, как яд не подействовал, бойцы спецназа взяли штурмом его дворец, устроив там бойню (некоторые из них погибли сами). Это был уже не гладкий, а кровавый переворот, и он вызвал яростную реакцию в США и возмущение во всем мире. Здание советско-американской разрядки, и без того находящееся в плачевном состоянии, рассыпалось в прах после санкций Картера. Свидетели из окружения генсека вспоминали, что он сильно переживал крах отношений с Вашингтоном и начал смутно сознавать, что ввод войск в Афганистан был грубейшей ошибкой. Александров-Агентов в воспоминаниях обронил любопытное свидетельство: однажды Брежнев обратился к Андропову и Устинову с упреком: «Ну и втянули вы меня в историю!»^{989}.

Карьера Брежнева как международного миротворца подошла к своему, весьма безрадостному, концу. Черняев записал в дневнике: «Думаю, что в истории России, даже при Сталине, не было еще такого периода, когда столь важные акции предпринимались без намека на малейшее согласование с кем-нибудь, совета, обсуждения, взвешивания — пусть в очень узком кругу. Все — пешки, бессловесно и безропотно наперед готовые признать правоту и необходимость любого решения, исходящего от одного лица — до чего, может быть, это лицо и не само додумалось (в данном случае — наверняка так!). Мы вступили уже в очень опасную для страны полосу маразма правящего верха, который не в состоянии даже оценить, что творит и зачем»^{990}. Черняев вместе с другими немногими свободомыслящими функционерами в центральном партаппарате надеялся на чудо, которое помогло бы Советскому Союзу пережить этот опасный период.

В начале 1980 г. казалось, что СССР и США вернулись к самым мрачным временам холодной войны: предыдущего десятилетия соглашений и переговоров словно и не бывало. Безудержная гонка вооружений, тайные операции спецслужб двух стран в разных уголках мира, жесткая пропагандистская война с обеих сторон — все это напоминало атмосферу последних лет правления Сталина. Республиканская администрация Рональда Рейгана стремилась отбросить советскую империю с ее восточноевропейских, азиатских, латиноамериканских и африканских форпостов, возвратившись к политике, провозглашаемой в свое время администрациями Трумэна и Эйзенхауэра. Многие аналитики на Западе предсказывали, что наступившее десятилетие будет временем опасных кризисов. Один из них даже написал, что «Советский Союз решится на ядерную войну, если поймет, что его империи что-то угрожает»^{991}.

Как на самом деле реагировали в Кремле на растущую конфронтацию с Вашингтоном? В последние годы правления Брежнева и в следующие два с половиной года руководства Юрия Андропова (1982-1984) и Константина Черненко (1984-1985) многим в советской верхушке стало ясно, что изношенные политические и экономические основы советского государства нуждаются в качественном обновлении. Западные аналитики, в том числе и специалисты из ЦРУ, догадывались о том, что советская экономика находится в плачевном состоянии и что советское влияние в странах Восточной Европы клонится к упадку. Но они и представить себе не могли, до какой степени были плохи дела в советской империи. В 1980-1981 гг. в Польше быстро набрало силу движение «Солидарность», страны Варшавского договора все больше впадали в экономическую и финансовую зависимость от западных банков и правительств. У кремлевских правителей не хватало ни политической воли, ни политического воображения, чтобы хоть как-то остановить эрозию своей власти. В то же время западные аналитики явно преувеличили опасность военного столкновения: в 1980-е гг. ни один кремлевский руководитель не был настроен на «последний и решительный бой» с Западом^{992}.

Летом 1980 г. коммунистические власти Польши, не в силах выплатить финансовые займы западным банкам, опрометчиво взятые в годы разрядки, были вынуждены поднять цены на продовольствие. Эта мера вызвала взрыв протеста среди населения. По стране прокатилась волна забастовок, и в августе бастовали уже все предприятия Гданьска и Гдыни. В принятом забастовочным комитетом документе выдвигались требования не только экономического, но и политического характера. В конце августа правительство пошло на компромисс, уступив требованиям бастующих, а официальное признание независимого профсоюза «Солидарность», который возглавил рабочий-электрик гданьских верфей Лех Валенса, ознаменовало невиданный успех противников коммунистического режима в Польше. Особенно впечатляло то, как слаженно и эффективно действовали, казалось бы, стихийно и снизу возникшие комитеты нового демократического движения. В Кремле подозревали, что событиями в Польше управляют силы из-за рубежа, а забастовщиками руководит специально обученное «подполье», сохранившееся со времен Второй мировой войны. И действительно, «антисоциалистические силы» получали огромную поддержку в международном масштабе. Польские коммунисты и органы КГБ докладывали о связях «Солидарности» с Польской католической церковью, Ватиканом, а также с организациями польских эмигрантов в США. Наиболее опасными подстрекателями считались Збигнев Бжезинский и папа Иоанн Павел II.^{993}