Выбор министра иностранных дел на место Шепилова красноречиво говорил о предпочтениях Хрущева. Неулыбчивый Андрей Андреевич Громыко не был рожден блистать на международной сцене, подобно его предшественнику. Но именно это устраивало Хрущева. Он сам собирался вести международные дела и дипломатические переговоры — так же как он полагался на самого себя в анализе данных разведки, деле подъема сельского хозяйства, проектировании нового жилья и прочая, и прочая. Молодой и обходительный дипломат Олег Трояновский, которого Хрущев в апреле 1958 г. выбрал своим помощником по международным делам, вспоминал, что сразу почувствовал: в советской внешней политике близятся большие перемены^{497}. Советский руководитель, одержавший победу у себя дома, решил, что настал час для решительного прорыва на международном фронте. Хрущев горел желанием доказать партийной элите и военным кругам СССР, что он может превзойти самого Сталина в деле наращивании могущества СССР и его влияния в мире.

4 октября 1957 г. Советский Союз осуществил запуск первой в мире межконтинентальной ракеты, которая вывела на околоземную орбиту алюминиевый шар размером чуть больше футбольного мяча — «искусственный спутник Земли». Траектория его полета проходила над территорией Северной Америки^{498}. Сам спутник являлся безобидным аппаратом с радиоустройством. Однако в США прекрасно понимали, что с таким же успехом советская ракета может доставить в любую точку Земли и мощную ядерную боеголовку. Американская пресса и политики заговорили о «ракетном отставании», которое в перспективе дает Советскому Союзу возможность нанести внезапный обезоруживающий удар по американским силам стратегического назначения. Спутник пробудил в американском обществе память о нападении японцев на Пирл-Харбор в декабре 1941 г. и гибели американского Тихоокеанского флота. Америка, защищенная двумя океанами, вдруг ощутила себя уязвимой. Многие американцы начали строить индивидуальные бомбоубежища на случай ядерной атаки. В американских школах ввели обязательные и регулярные уроки гражданской обороны, во время которых дети по команде «атомная атака» прятались под партами, закрывая голову руками. Один из моих друзей, выросший рядом с Нью-Йорком в 1950-е гг., рассказывал мне, что всякий раз после такого упражнения он смотрел в окно на силуэт Манхэттена, чтобы убедиться, стоят ли там еще небоскребы^{499}.

На самом деле у жителей СССР было больше резонов бояться атомной войны. Баланс стратегических сил с огромным перевесом складывался в пользу Соединенных Штатов. Администрация Эйзенхауэра придерживалась доктрины первого атомного удара в случае войны с СССР. Как пишет американский военный историк Стивен Залога, советская система противовоздушной обороны была «чрезвычайно дорогостоящей, ненадежной и устаревала на глазах». У Советского Союза долгое время не было возможности нанести ответный удар. Американцы строили военные базы для стратегических бомбардировщиков и ракет не только на своей территории, но и на территории стран-союзниц — Великобритании, Западной Германии, Италии и Турции. В военных планах США, правда, значилось, что ядерное оружие будет применяться лишь в том случае, если советские войска вторгнутся в страны Западной Европы^{500}. Но те в Советском Союзе, кто знал, что на них нацелено американское оружие, мало верил в его оборонительный характер.

До недавнего времени историки могли только гадать о том, что думали советские политики и военные о термоядерной войне и гонке ядерных вооружений. Американские аналитики предполагали, что угроза ядерной войны оказывала на советское руководство сдерживающее влияние, побуждала его вести себя осторожнее^{501}. В действительности, как показывают рассекреченные советские документы, все было наоборот. Американская «доктрина сдерживания», построенная на стратегическом превосходстве США, была воспринята советскими лидерами как вызов. В Кремле видели лишь два сценария — пойти на уступки или дать асимметричный отпор^{502}. Никита Сергеевич Хрущев, по характеру человек азартный и решительный, не колебался в выборе. Его ответом на американское стратегическое превосходство стал ядерный блеф, балансирование на грани войны. Ракетно-ядерное оружие стало для Хрущева последним аргументом в переговорах с «империалистами». А единственно возможной обстановкой для таких переговоров Хрущев считал нажим и нагнетание международной напряженности. Действия Хрущева на международной арене в 1958-1963 гг. граничили с авантюризмом и по степени риска превзошли действия Сталина и других советских лидеров за все годы холодной войны. 

Сталин умер на заре термоядерной революции. К началу 1953 г. советский военно-промышленный комплекс произвел несколько типов советских атомных бомб, испытал ракеты средней дальности и крылатую ракету и построил вокруг Москвы и в Прибалтике систему противовоздушной обороны (ПВО). Шло строительство атомных подводных лодок, подготавливалась к испытанию первая водородная бомба. Но это было лишь начало. Как вспоминал потом ветеран советской ядерной программы Виктор Борисович Адамский, последующие десять лет, с 1953-го по 1962-й, станут «самыми продуктивными в развитии термоядерных вооружений»^{503}.

Пока был жив Сталин, атомные разработки были засекречены настолько, что не обсуждались даже на Политбюро. Информация о ходе атомных разработок и испытаниях, проводимых в СССР, была доступна крайне узкому кругу лиц, куда входили сам Сталин, Берия, министр обороны Булганин и несколько высших военных чинов^{504}. И вдруг в июле 1953 г., на пленуме ЦК КПСС, советская атомная программа оказалась в центре обсуждения в связи с «делом Берии». Члены ЦК узнали о предстоящем испытании «слойки», водородно-литиевой бомбы, созданной в атомной лаборатории «Арзамас-16» (Саров) по расчетам физиков Андрея Дмитриевича Сахарова и Виталия Лазаревича Гинзбурга. Маленков и один из руководителей советского ядерного проекта, Авраамий Завенягин, заявили делегатам пленума, что Берия якобы скрыл от правительства и Президиума ЦК подготовку к испытаниям. Вместе с тем Завенягин с гордостью рапортовал: «Американцы… по распоряжению Трумэна начали работу по водородной бомбе. Наш народ и наша страна не лыком шиты, мы тоже взялись за это дело, и мы думаем, что не отстали от американцев. Водородная бомба в десятки раз сильнее обычной атомной бомбы, и взрыв ее будет означать ликвидацию второй монополии американцев, т. е. будет важнейшим событием в мировой политике»^{505}.

Успешное испытание первой советской водородной бомбы, проведенное 12 августа 1953 г., сильно повысило настроение советским руководителям. Они даже поверили — как скоро выяснится, напрасно — что Советский Союз захватил лидерство в ядерной гонке. Хрущев с воодушевлением вспоминал: «Никто, кроме нас — ни американцы, ни англичане, — не обладали такой бомбой. Эта мысль меня переполняла…» Физик Сахаров стал любимцем советских правителей. Постановлением Президиума Совета министров СССР от 20 ноября 1953 г. перед учеными и конструкторами ставилась задача довести мощность водородной бомбы до одной-двух мегатонн и создать под этот заряд огромную межконтинентальную баллистическую ракету. Разработка этой ракеты поручалась «фирме Королева» — гигантскому ракетостроительному комплексу, созданному при Сталине. Главный конструктор этого комплекса Сергей Павлович Королев обещал завершить испытания ракеты к концу 1957 г.^{506}