Многие известные деятели культуры, у которых в паспорте в графе «национальность» было написано «еврей», по-прежнему считали сталинизм трагической ошибкой, отклонением от правильного в целом курса на социализм. Поэт и писатель Давид Самойлов в апреле 1956 г. записал в своем дневнике: «Русская тирания — дитя русской нищеты. Общественная потребность в ней порождалась скудостью экономики, необходимостью свершить жестокие и героические усилия для расширения общественного богатства. Но диктатура, принятая обществом… постаралась заменить истинный, простой идеал человека античеловеческими идеями шовинизма, вражды, подозрительности, человеконенавистничества»^{711}. Самойлов и другие высокообразованные интеллектуалы еврейского происхождения считали себя полностью ассимилированными и не испытывали никаких «национальных», тем более религиозных чувств солидарности с «еврейством». Но их «национальность по паспорту» напоминала о себе на каждом шагу.

В основном по этой причине образованные молодые евреи чувствовали возрастающее отчуждение от советского общества. Юноши и девушки из еврейских семей нередко отличались начитанностью и тягой к образованию и знаниям. При этом они рано сознавали, что из-за национальной графы в паспорте у них не будет такой блестящей карьеры, как у их родителей в 1920-е и 1930-е гг. Михаил Агурский, сын убежденных большевиков-интернационалистов, впоследствии православный, а затем сионист, вспоминал, какие чувства владели им в 1960-е гг.: «Евреи были обращены в сословие рабов. Нельзя было ожидать, что народ, давший уже при советской власти и политических лидеров, и дипломатов, и военачальников, и хозяев экономики, согласится возвратиться в униженное состояние сословия, высшей мечтой которого было получить должность зав. лабораторией»^{712}.

Многие представители советской интеллигенции с еврейскими корнями — писатели, поэты, музыканты, художники и актеры — пережили страх и унижение в годы «борьбы с космополитизмом». Это помогло им избавиться от иллюзий относительно природы советской власти. В 1960-е гг. они оказались в авангарде процессов культурной эмансипации и начали задумываться на тему прав человека. Быть евреем в то время означало быть сторонником интернационализма и большей толерантности в обществе, но прежде всего быть антисталинистом. Все это сближало евреев и неевреев в новое интеллигентское сообщество. В 1961 г. Евгений Евтушенко опубликовал в «Литературной газете» стихотворение «Бабий Яр», нарушив сложившуюся в СССР традицию замалчивания геноцида евреев в годы Второй мировой войны. Это стихотворение было включено Дмитрием Шостаковичем в его Тринадцатую симфонию. В декабре 1962 г. кинорежиссер Михаил Ромм выступил на конференции с критикой великодержавной пропаганды сталинского толка и призвал покончить с самоизоляцией от западной культуры^{713}. Эренбург начал публиковать свои мемуары «Люди. Годы. Жизнь», где напоминал о дискриминации евреев в царской России. И Эренбург, и Ромм, давно забывшие о своих еврейских корнях во имя идеалов социалистического интернационализма, и русские Евтушенко и Шостакович, питавшие отвращение к любой форме дискриминации по национальному признаку, открыто объявили себя «евреями» и солидарными с ними — в знак протеста против государственной ксенофобии, шовинизма и антисемитизма — отголосков сталинского прошлого^{714}.

Для многих евреев Израиль стал предметом коллективной гордости и все больше мечтой о другой жизни. Во время арабо-израильского конфликта в октябре 1956 г. советские газеты обрушились на Израиль с яростной критикой за его агрессию против Египта^{715}. Но не прошло и года, как в Москву на Всемирный фестиваль молодежи и студентов приехала делегация из Израиля. В составе делегации были молодые ветераны недавней войны: они держались с достоинством и без страха, а главное, гордились тем, что они — евреи. Для московских и ленинградских евреев это было совершенно новым, это ошеломляло^{716}. В официальных отчетах о фестивале с тревогой отмечалось: «Сионисты стремятся вести пропаганду среди советских граждан еврейской национальности», «на международный концерт в Останкино с участием израильской делегации пришло несколько тысяч граждан еврейской национальности»; «многие евреи Москвы ежедневно устраивают паломничество к общежитию Тимирязевской академии, где размещена израильская делегация». Большая толпа молодых евреев, не сумевших достать билеты на музыкальное представление израильской делегации, взломала железные ворота перед театром Моссовета и ворвалась во двор театра. Для советских евреев приезд израильтян стал знаковым событием: некоторые из них впервые в своей жизни заинтересовались религией своего народа, его культурными традициями. Несмотря на усиленную антисионистскую пропаганду, все больше и больше евреев стали подавать заявление об эмиграции: они желали уехать на Ближний Восток, на свою вновь открытую «историческую родину»^{717}.

Одновременно в противовес «еврейскому» движению возникло другое неоформленное, но значительное движение, выстроенное на идеях русского национализма, его сторонники считали революцию 1917 г. незаконным переворотом и концом «русской государственности». Как отмечает израильский историк Ицхак Брудный, «к началу хрущевского времени уже многие русские националисты-интеллектуалы занимали высокое положение в ведущих институтах и университетах, заседали в редакциях важнейших газет и литературных журналов или часто там печатались». Эти люди выступали против разрушения памятников русской истории, уничтожения православных храмов. Они горевали о том, что русская деревня, издавна считавшаяся хранительницей традиций предков и духовности народа, быстро исчезает с лица земли. Существенной составляющей идеологии нового русского национализма стал антисемитизм. По сути, главные обвинения в адрес евреев были восприняты новым поколением националистов от Белой эмиграции и ветеранов «власовской армии», живущих на Западе, и прежде всего тезис о том, что революция 1917 г. явилась нечем иным, кроме как «еврейско-большевистским заговором» против русского народа^{718}.

Укрепление позиций русских националистов, наряду с ростом еврейского самосознания, приводило к росту напряженности и скрытой фракционной борьбе внутри творческих союзов, в учебных заведениях и даже научных кругах. Ситуация на Ближнем Востоке лишь подливала масла в огонь. Блестящая победа израильтян над арабами в Шестидневной войне 1967 г. наполнила советских евреев гордостью за свою далекую «родину» и резко отделила их от советского общества, особенно от «русских» антисемитов. Все эти события позднее привели к тому, что у многих молодых евреев отпадало желание быть советскими гражданами, и они стали думать об отъезде из СССР^{719}.

Хрущев, особенно к концу своего правления, дискредитировал начатый им самим процесс десталинизации общества. Первый секретарь ЦК КПСС никак не мог определиться и понять, чем же ему следует руководствоваться: с одной стороны, он ненавидел Сталина, но при этом предпочитал использовать методы администрирования и кампанейщины сталинского образца. Ему хронически не хватало последовательности в действиях, а своими бесконечными речами и безрассудным поведением он подорвал свой авторитет. В марте 1961 г. историк, профессор МГУ Сергей Дмитриев записал в своем дневнике: «Хрущев всем безобразно надоел. Его поездки и бессодержательно-многословные словоизвержения приобрели вполне законченное идиотское звучание. Вообще все чаще чувствуется в общественно-политической атмосфере какая-то совершенная прострация, сгущающаяся пустота, топтанье в пределах все того же давно выбитого пятачка, круга»^{720}.