Активная деятельность Брежнева на дипломатическом поприще началась при исключительно благоприятных обстоятельствах. Никогда еще со времен создания антигитлеровской коалиции президент США не проявлял такого рвения, чтобы завоевать доверие СССР, не раскрывал так охотно двери Белого дома для советского посла. Никсон и Киссинджер — каждый по собственным причинам — ни с кем не делились своими планами. Госдепартамент, остальные члены администрации президента, да и вообще все влиятельные политические круги США пребывали в полном неведении относительно американо-советских контактов на высшем уровне. Киссинджер жаловался по секрету сначала Добрынину, а позже Брежневу на «византийский бюрократизм», царящий в Вашингтоне, и «своеобразный стиль» Никсона. Несколько раз Киссинджер принимал Добрынина наедине в сверхсекретной Ситуационной комнате в западном крыле Белого дома. Как вспоминал один из помощников генсека, Брежнева «немало позабавило», что Киссинджер то и дело просил его сохранить в тайне от американского посла и других членов правительства США какие-то фрагменты их бесед, чтобы все оставалось между ними. Вместе с тем такие доверительные отношения с Белым домом не могли не льстить генсеку{832}.
Миссия Киссинджера, пусть и весьма успешная, не смогла разогнать тучи, сгустившиеся в Москве из-за Вьетнама. Мнения в Политбюро разделились, и некоторые из его членов продолжали настаивать на том, что саммит в Москве следует отложить. Они считали, что необходимо исполнить свой союзнический долг перед Ханоем и тем самым еще больше упрочить престиж Советского Союза в коммунистическом лагере. Главным противником сближения с американцами был Николай Подгорный, председатель Президиума Верховного Совета и вследствие этого формальный «глава государства». У Подгорного было много общего с Брежневым — схожие биографии, примерно одинаковые культурные горизонты и ограничения. Но Подгорному не хватало обаяния и гибкости своего давнего приятеля, и он с завистью наблюдал за внешнеполитической карьерой Брежнева. Начиная с 1971 г. председатель Президиума попытался вмешиваться в дела дипломатического ведомства. Громыко с благословения Брежнева пресекал эти попытки вмешательства. Но в апреле — мае 1972 г. Подгорный почувствовал, что настал выгодный момент высказаться по вопросам международных отношений. Его потенциальным союзником был руководитель компартии Украины Петр Шелест, отстаивавший «классовый подход» к внешней политике и критически относившийся к руководящим талантам Брежнева. Шелест писал в своем дневнике: «Наши успехи во внешнеполитических вопросах целиком зависят от нашей крепости внутренней, от веры народа в наши дела, от выполнения наших планов и обещаний, которые мы даем народу. А в этих вопросах у нас далеко не все в порядке». Шелест сетовал на расширение идеологического влияния Запада на молодежь и ослабление бдительности «под влиянием мнимых успехов международной разрядки». Он негодовал по поводу наивности и тщеславия Брежнева, которому вскружил голову предстоящий визит Никсона. Самым неприятным для Брежнева было то, что дрогнули его союзники и друзья: министр обороны Гречко выступил против приглашения Никсона в Москву, а Михаил Суслов, верховный блюститель партийной чистоты в политике государства, по поводу предстоящей встречи на высшем уровне хранил подозрительное молчание{833}. Александров-Агентов вспоминает, что существовала «реальная опасность», что аргументы, доказывающие необходимость проявить солидарность с Вьетнамом, игравшие на чувствах людей, «могли найти отклик среди значительной части ЦК, да и общественности страны. Возьми эти настроения верх, под угрозой крушения оказались бы не только перспективы оздоровления отношений с США и первых шагов по ограничению гонки ядерных вооружений, но заодно наверняка и то, чего Брежневу удалось достичь ценой огромных усилий в течение нескольких лет в области укрепления европейской безопасности»{834}.
Верный себе Брежнев рассчитывал на единогласное решение и ждал, когда кто-нибудь другой из членов Политбюро выскажется в защиту саммита в Москве. К всеобщему удивлению, в пользу проведения встречи с Никсоном выступил Косыгин. Он вместе с Громыко доказывал, что отмена встречи может сорвать ратификацию договора с Западной Германией, который в это время как раз находится на рассмотрении в бундестаге в Бонне. К тому же подписание согласованных с Киссинджером проектов договоров по ПРО и ОСВ, которые предусматривали рамки стратегического паритета между США и СССР, откладывалось на неопределенное будущее. И вообще, нельзя же допустить, чтобы северные вьетнамцы имели решающий голос в отношениях меду Советским Союзом и Соединенными Штатами{835}. Положение в Политбюро выправилось: на сей раз государственные интересы возобладали над идеологией и эмоциями.
Это было время, когда СССР резко увеличивал объемы закупок западных технологий и приступал к реализации нескольких проектов, нацеленных на модернизацию химической и автомобилестроительной промышленности. Строились два огромных автозавода: один — по производству легковых автомобилей (в Тольятти), другой — по производству тяжелых грузовиков (КамАЗ){836}. Поддерживая курс на разрядку, Косыгин выразил интересы многих руководителей советской промышленности, которые надеялись, что, благодаря европейской разрядке и американосоветской встрече на высшем уровне, советские предприятия опять, как в годы партнерства с Рузвельтом, получат доступ к западным экономическим, финансовым и технологическим ресурсам. Запись в дневнике Черняева о заседании Политбюро, состоявшемся 8 апреля, ярко иллюстрирует вышесказанное. Заместитель Косыгина и министр нефтедобывающей промышленности Николай Байбаков, с давних времен занимавший этот пост, вместе с министром внешней торговли Николаем Патоличевым представили проекты экономического и торгового соглашений с Соединенными Штатами. Подгорный резко возражал против сотрудничества с американцами в строительстве трубопроводов в Тюмени и Якутии, двух регионах вечной мерзлоты к востоку от Урала. «Неприлично нам ввязываться в эти сделки с газом, нефтепроводом. Будто мы Сибирь всю собираемся распродавать, да и технически выглядим беспомощно. Что, мы сами, что ли, не можем все это сделать, без иностранного капитала?!» Брежнев пригласил Байбакова объясниться. Тот спокойно подошел к микрофону, едва сдерживая ироническую улыбку. Оперируя по памяти цифрами, подсчетами, сравнениями, он показал, насколько прибыльны и выгодны будут соглашения с американцами. «Нам нечем торговать за валюту. Только лес и целлюлоза. Этого недостаточно, к тому же продаем с большим убытком для нас. Американцев, японцев, да и других у нас интересует нефть, еще лучше — газ». Все долги и расходы на газопровод окупятся через семь лет. «Если мы откажемся, мы не сможем даже подступиться к Вилюйским запасам в течение, по крайней мере, 30 лет. Технически мы в состоянии сами проложить газопровод. Но у нас нет металла ни для труб, ни для машин, ни для оборудования». В конце концов Политбюро проголосовало за проекты соглашений{837}.
Среди военных сопротивление соглашениям с США было также велико, и тут генсеку понадобилось употребить все свое влияние. К середине апреля явная обструкция Министерства обороны вынудила Владимира Семенова, руководителя делегации на переговорах по ограничению стратегических вооружений, обратиться за помощью к Брежневу. На заседании Совета обороны в мае 1972 г. Леонид Ильич отказался от привычной деликатности и заговорил на повышенных тонах. По свидетельству очевидца, он, уже на взводе, спросил у Гречко: «Ну, хорошо, мы не пойдем ни на какие уступки. И соглашения не будет. Развернется дальнейшая гонка ядерных вооружений. А можете вы мне как главнокомандующему Вооруженными силами страны дать здесь твердую гарантию, что в случае такого поворота событий мы непременно обгоним США и соотношение сил между нами станет более выгодным для нас, чем оно есть сейчас?» Такой гарантии никто из присутствующих дать не решился. «Так в чем же дело? — спросил Брежнев. — Почему мы должны продолжать истощать нашу экономику, непрерывно наращивать военные расходы?» Сопротивление военных было сломлено, и они, скрепя сердце, сняли свои возражения против соглашений по вооружениям. Во время встречи с Никсоном глава Военно-промышленной комиссии Леонид Смирнов сыграл конструктивную роль в поиске компромиссных решений. Гречко пришлось с ними смириться, хотя его сопротивление переговорному процессу с американцами продолжалось{838}.
