— Немножко, и мне кажется, что вам дано ко мне не одно поручение, а два.

Герцог улыбнулся и сказал:

— Вы правы. Начнем с главного. Король Генрих III, получив ваши предложения, серьезно обдумал их и обсудил со своими советниками…

— Черт возьми! — проговорил Ламберто. — Уж лучше было отдать их на решение парламента!

— Король решил, что ему невозможно восставать против святейшего отца папы.

— Но этот святейший отец, — вскричал нетерпеливо Малатеста, — работает против интересов короля Генриха III, желая водворить во Франции династию Гизов.

— Король ничего об этом не знает, — продолжал герцог, — главная его забота в настоящее время заключается в том, чтобы Святой Дух внушил кардиналам избрать на папский престол особу, симпатизирующую Франции.

— И для этого его величество король Франции посылает к бандиту одного из своих вельмож. Понимаю! — вскричал Малатеста.

Герцог несколько поморщился и продолжал:

— Его величество французский король руководствуется только чувством глубокого уважения к святому престолу, верьте мне, милый Малатеста.

— О, я не сомневаюсь! Но в чем же именно заключаются желания его величества и какие средства я должен употребить, чтобы сделать ему угодное?

— Необходимо, чтобы были избраны на папский престол кардиналы Дестэ или Савелли, оба они очень расположены к Франции. Что касается средств, то можно подействовать на кардиналов волей народа.

— Понимаю, сделать то же, что было сделано при избрании Льва X. Окружить апостольский дворец и требовать избрания Савелли.

— Это было бы не лишнее, и его величество король Франции всякому, кто устроит такую манифестацию, назначил бы три тысячи скуди в месяц и подарил бы лучший феодальный замок во Франции.

Таким образом, посланный короля раскрыл карты. Он уполномочен был склонить Малатесту явиться со своей бандой в Рим, поднять плебеев и, окружив дворец, требовать, чтобы был избран на папский престол кардинал Савелли.

— Ваши предложения очень лестны для меня, — сказал, несколько подумав, Малатеста, — но я…

— Но вы?

— Хотел бы знать, в чем заключается и другое ваше поручение?

— Вы очень тонкий дипломат, мессир Ламберто, и я спешу удовлетворить ваше желание. Скажите, вы знаете хотя бы по имени Генриха Бурбона, короля Наваррского?

— Знаю, не только по имени, но и лично. Из трех французских Генрихов, по моему мнению, король Наваррский есть самый достойный.

— Тем не менее, он гугенот, изгнанный, преследуемый. Католическая лига не жалеет ни людей, ни денег, чтобы его окончательно уничтожить.

— И, несмотря на все это, великую будущность судьба готовит королю Наваррскому — сказал Малатеста.

— Вы находите? Прекрасно. Король Наваррский через мое посредство также делает вам предложение. Вы с вашей бандой должны немедленно отправиться в Наварру; оттуда при помощи венецианцев вас перевезут на французский берег, вся местность будет подготовлена к восстанию, и мы уничтожим католическую лигу.

— План не дурен, — сказал Малатеста, — но, к сожалению, я не могу способствовать исполнению его.

— Это почему?

— Прежде всего, потому, что вы, французы, питаете глубокую ненависть ко всему итальянскому.

Герцог сделал нетерпеливое движение.

— Не оспаривайте меня, это будет с вашей стороны лишнее. Вы уважаете наших попов, любите наших артистов, дипломатов; но вы не считаете нас способными ни к чему хорошему. Например, вы, дворяне южной Франции, признали учение Кальвина и с оружием в руках защищаете вашу новую веру; но если бы в Италии произошло восстание в пользу учения Кальвина, ни один из вас не присоединился бы к итальянцам.

— Мы не сомневаемся в вашей храбрости, — возразил герцог, — но во Франции и, как мне кажется, в целой Европе итальянцев боятся, считают их скептиками, не верящими ни в папу, ни в Кальвина.

— В ваших словах, монсеньор, есть доля правды. Нас попы так хорошо воспитали, что идея религиозная окончательно улетучилась из наших голов. Но кроме догматов католической религии, к которым мы действительно несколько равнодушно относимся, у нас есть другая религия, и в ней мы очень сильны. Неужели вы думаете, что знаменитый луккский герой Бурламакки погиб на эшафоте ради кальвинизма или лютеранства? Если вы так думаете, то вы ошибаетесь, монсеньор. Бурламакки был великий философ, он хорошо знал, что для Господа Бога все одинаковы: и католики, и лютеране, и кальвинисты. Но Бурламакки хотел освободить Италию от ига синьоров, попов и иностранцев. И так как самые главные враги Италии, папский Рим и католическая Испания, то Бурламакки и поднял протестантское знамя. Но протестанты Европы по своей подлости и невежеству бросили его одного и, луккский инквизитор поспешил избавить святейшего отца папу от опасного врага.

Ледигиер с удивлением слушал бандита, последний продолжал:

— Я командую несколькими тысячами, и все они до одного жертвы римского правительства. В городе и провинциях у народа страшная злоба против папского правления; в школах горячо, логически опровергают догматы католической церкви и доказывают гнусность так называемой святой инквизиции. Чтобы спасти католическую религию от окончательной гибели, необходим благородный, энергичный папа, который бы очистил святую коллегию от сорной травы, вырвал бы ее с корнем; а пока этого нет, мы накануне революции религиозной, но в сущности политической.

— Со всем этим я не могу не согласиться, — сказал герцог, — но извините, мне все-таки хотелось бы знать ваше мнение по поводу моего предложения.

— Мое мнение? Я вам его выскажу в нескольких словах. Я готов принять от короля Франции помощь деньгами и людьми, и буду служить ему с тем, чтобы свергнуть папу и его правительство и чтобы с высоты Кампидомо были провозглашены свобода и протестантство.

— Но это невозможно! — вскричал герцог. — Тот, кто возьмет на себя такую смелость, будет разорван римскими гражданами на куски.

— Напрасно вы так думаете, — возразил Малатеста, — римляне уже не раз указывали попам на двери. Народ ненавидит попов, он их сносит только по необходимости.

— А остальные итальянские владетельные князья?

— Народ их так же ненавидит, как и попов.

— Наконец, иностранные короли, — продолжал французский вельможа, — неужели же вы думаете, что, например, Испания осталась бы равнодушна к подобному факту?

— О, монсеньор, верьте мне, не так черт страшен, как его малюют; для итальянского народа не страшно нашествие иноземцев, он с ними справится так же, как всегда справлялся.

Герцог с восторгом любовался этим молодым, полным энергии авантюристом-патриотом и думал о другом авантюристе, не менее отважном, — о короле Наваррском Генрихе. Он также объявил войну самому святейшему отцу папе, всем тупым фанатикам и всемогущей католической лиге.

— Хорошо, — сказал, несколько подумав, Ледигиер. — Я передам ваши слова государю и, если он пожелает вступить с вами в союз, вы будете своевременно извещены. Но прежде мне бы хотелось знать, где ваши силы?

— Повсюду!

— Среди феодалов?

— Феодалы разделились на две части. Одна из них вступила со мной в союз, помогает мне людьми, деньгами и оружием. Она более чем из пятидесяти замков, где слово Ламберто Малатесты имеет такое же значение, как здесь, в лагере, — другая, самая незначительная, держит нейтралитет.

— А народ?

— О, народ меня обожает, я его защитник и вместе с тем мститель.

— Но вы не забывайте, что римский первосвященник и его попы имеют поддержку, и не в одной Италии, но в целом свете. Положим я, — продолжал герцог, — найду поддержку везде, пытки и костры уже давно надоели всем, но для успеха дела нам необходимо иметь энергичного и разумного союзника в самом Ватикане, в святой коллегии. В Германии реформа уже пустила глубокие корни. Теперь остается только, чтобы князь Бранденбургский, эта высокопоставленная и всеми уважаемая личность, присоединился к нам, и реформация в Германии будет обеспечена окончательно.