— Однако что же мы будем делать, если монастырь прекратит нам выдачу хлеба, — продолжал он в раздумье, — мы все должны умереть с голода?!

— Но я не понимаю, к чему вся эта комедия? — вдруг отозвалась старшая сестра Розета. — Меня, кажется, без всех этих церемоний послали к монаху в келью за хлебом. Почему же сестра не может туда идти? Кажется, пора понять, что бедная девушка должна неизбежно так кончить.

— Я пойду к монаху в келью, пойду и принесу вам всем много, много хлеба, — шептала Сесилия, продолжая обнимать отца, не подозревая, что каждое ее слово точно ножом поражало его сердце.

— О, как тяжело! Как невыносимо тяжело сознавать, что нет другого выхода, кроме голодной смерти или позора! — шептала, ломая себе руки, несчастная Вероника.

— Вы ошибаетесь, милая, средство есть, — вдруг раздался голос на пороге.

Все обратили внимание на входную дверь. На пороге стояла высокого роста женщина, одетая вся в черное.

— Кто вы такая, синьора? — спросил Фортунато. — И с какой стати явились издеваться над нашей нищетой?

— Напротив, я пришла помочь вам, избавить от голода вашу жену и от когтей попа вашу дочь. Войди, Вениамин, — прибавила она, несколько приотворив дверь. Показался лакей с большой корзиной в руках, он подошел к столу и начал методично вынимать из корзины: два больших хлеба, две жареные курицы, кусок ростбифа, две бутылки вина и множество других вещей, тщательно завернутых в белую бумагу.

— Как! Неужели все это для нас? — спросила с удивлением Вероника.

— Конечно, кушайте на доброе здоровье, а потом поговорим о деле, — мягко отвечала гостья.

— Но вы просто Мадонна! — вскричала Вероника, принимаясь за жареных кур.

— Я Мадонна? — отвечала гостья. — Ошибаетесь, вы перед собой видите простую еврейку.

— Еврейку! — вскричала с ужасом Вероника, отскакивая от стола. — Дети, не прикасайтесь ни к чему этому, если вам дорого спасение души!

Эта просьба уже несколько запоздала, потому что каждый из членов семьи распоряжался своей порцией. Фортунато, взяв за руку свою жену, сказал:

— Полно вздор молоть, милая, кушай и благодари эту великодушную синьору.

— Но, милый мой, — возразила Вероника, — мне запретил брать что-либо у евреев мой духовник…

— Какой это духовник? Уж не благочестивый ли отец Гауденцио?

— Да, отец Гауденцио.

Фортунато злобно рассмеялся и вскричал:

— Хорош духовник, нечего сказать! Пользуется нищетой бедных людей, ценою куска хлеба хочет купить невинность молодой девушки и запрещает прикасаться ко всему еврейскому! Выбрось эту чушь из головы и кушай!

Во всякое другое время Вероника с ужасом отвергла бы слова мужа, с детства она привыкла, безусловно, повиноваться духовнику, но теперь, когда этот духовник осмелился посягнуть на честь любимой дочери, она не усомнилась в истине слов мужа и принялась за провизию, принесенную еврейкой. Фортунато, хотя и закусывал в Ватикане, тем не менее, присоединился ко всем. Удовлетворив голод, он пригласил еврейку следовать за собой в конец комнаты, где было нечто вроде ниши, и, усадив ее на скамье, спросил:

— В чем дело, синьора?

— Надо рискнуть своей шкурой и заработать двести червонцев, — отвечала еврейка.

— Двести червонцев, конечно, сумма соблазнительная для нас, бедняков, — тихо произнес Фортунато, — но и шкура моя нужна семье, впрочем, посмотрим, говорите, в чем дело?

— Ты, кажется, сторож в тюрьме Ватикана?

— А, теперь я догадываюсь, — вскричал Фортунато, — речь идет об освобождении кого-нибудь из заключенных?

— Ты угадал.

— Вещь не совсем-то легкая, — возразил Фортунато, — каждый из нас, сторожей, хорошо знает, что с Сикстом шутить нельзя.

— Однако несколько недель тому назад ты же способствовал бегству одного осужденного.

— Положим, это было, но мы все остались в стороне; следствие не открыло нашего участия в бегстве преступника.

— Ну, вот видишь, все зависит от того, как поставить дело.

— Хорошо, если у судей не явится подозрения, а если оно явится? Восемью днями епитимьи не отделаешься, могут и вздернуть.

— Зато много получишь, если не ты, то твоя семья, — сказала еврейка.

— Кого же вы хотите освободить? — продолжал Фортунато, вынимая бумагу из бокового кармана. — Вот список моих арестованных.

— Читай! — сказала еврейка.

— Вот двое молодых людей из Велетри, осужденных на смерть за покушение на жизнь губернатора, соблазнившего их сестру. Против этих молодых людей, собственно, папа ничего не имеет; напротив, его святейшество сказал, что они поступили благородно, хотя и закон против них.

— Нет, не они мне нужны, — отвечала еврейка.

— В таком случае я не могу служить вам, все остальные заключенные находятся под наблюдением других сторожей.

— Нет, Фортунато, есть преступники, за которыми смотришь именно ты.

— А, заключенные по приговору инквизиции! — вскричал он. — Но их освободить немыслимо.

— Ну, а если бы тебе предложили вместо двухсот червонцев тысячу, что бы ты сказал?

— Что бы я сказал? — отвечал, видимо, колеблясь, Фортунато. — Я бы сказал, что тысяча червонцев для меня, бедного человека, есть такой капитал, о котором я и помыслить не смею, но к этому я бы прибавил, что ужасный Сикст велел бы на площади изломать все мои кости.

— Я надеюсь, ты избегнешь этой опасности, по крайней мере, я со своей стороны употреблю все зависящие от меня меры, чтобы с тобой ничего подобного не случилось, — сказала еврейка. — И, во всяком случае, — прибавила она, — твоя семья будет вполне обеспечена, я ей дам две тысячи червонцев.

— Две тысячи червонцев! — прошептал Фортунато, вытирая со лба холодный пот. — Капитал громадный, но он — цена моей крови.

— По крайней мере, твоя прелестная Сесилия не достанется развратному попу, — тихо прибавила еврейка.

— Правда! Когда же я получу деньги?

— Сто червонцев получишь сейчас; остальная сумма тебе будет выдана в тот день, когда барон Гербольд выйдет из тюрьмы.

— А, дело идет о бароне Гербольде; что же, он симпатичный юноша, впрочем, раз я решился пожертвовать жизнью, для меня безразлично, кого бы я ни освободил.

— Напрасно ты думаешь, что я подвергну опасности твою жизнь, — говорила еврейка, — я тебе устрою бегство в Голландию, где когти Сикста тебя не достанут.

— Хорошо, — прошептал тюремный сторож, — если мне не удастся бежать, палач не заставит меня долго страдать, он мой приятель… Решенное дело, синьора, я согласен и буду ждать ваших приказаний.

— Ну, вот тебе пока, — сказала еврейка, вручая Фортунато сверток с золотом, — по окончании дела ты будешь награжден так, как и не ожидаешь.

Сказав это, еврейка вышла.

— Фортунато! — вскричала его жена. — Попробуй этого прекрасного вина, давай чокнемся!

Фортунато налил в стакан вина, чокнулся с женой и подумал:

— Несчастная! Она не догадывается, что это цена моей крови!..

КАРДИНАЛ Рустикуччи по поручению папы Сикста V вошел в переговоры с Альфонсом Пикколомини герцогом Монтемарчиано, дабы поймать бандита Малатесту, с которым Монтемарчиано был очень дружен, за что было решено его святейшеством забыть все старые грехи последнего, занимавшегося, как известно, ремеслом бандита. Ввиду таких соображений, Пикколомини, как друг и товарищ Малатесты, назначил ему в алберго свидание, где были скрыты сообщники предателя. Алберго «Трех королей» находился около Колизея, и содержал его некто Григорий. В назначенный час вечером первым явился Пикколомини и, проходя в отдельный кабинет, сказал хозяину:

— Григорий, я несколько раз слышал от тебя уверения в преданности.

— Я, кажется, ее вам доказывал, — отвечал хозяин.

— Да, но до сих пор ты служил, нам двоим, мне и Малатесте.

— Я потому служил Ламберто Малатесте, что он был вашим приятелем.

— Ну, а теперь я хочу, чтобы ты исключительно служил мне.

— Я сделаю так, как прикажет Эчеленца.