— Ах, синьор Ледигиер, как я рад вас видеть, — говорил бандит, — вы приехали как нельзя более кстати. Вы можете воспрепятствовать страшной измене и вполне обеспечить успех справедливого дела. Пойдемте! Сам Бог вас послал.

— Гм! Я несколько сомневаюсь, чтобы Господу Богу было угодно взять на себя подобную ответственность, — отвечал знаменитый воин и констебль Франции. — Во всяком случае, я к вашим услугам, пойдемте.

И они повернули в одну из темных улиц.

СТАРИННЫЙ палаццо графа Проседди стоял в нескольких шагах от места, где строился мост Сикста V через Тибр. Владелец древнего замка пользовался весьма хорошей репутацией верного католика, преданного церкви. Такое лестное мнение граф Проседди заслужил не потому, что он писал книги духовного содержания в защиту католицизма, нет, граф, как истинный патриций, не знал грамоты. Крови своей в защиту догматов веры он также не проливал, даже и тогда, когда был молод и полон сил, а теперь, состарившись, тем более. Граф страдал от подагры и ревматизма и ездил в церковь. Он был очень набожен и для всех служил примером, никогда не пропуская церковной службы, и, кроме этого, всегда принимал участие в религиозных процессиях. Монахи и священники были обычными посетителями его обширного дворца. Благочестивый служитель алтаря ксендз церкви св. Марии утверждал, что ему ни разу не довелось видеть пустым поставленное в церкви кресло графа Проседди. Граф часто заказывал обедни, жертвовал деньги на постройку храмов Божьих, на монастыри и помогал девицам, изъявлявшим желание постричься. Римские монахи с восторгом передавали один эпизод, доказывающий христианское благочестие графа. Вот в чем заключается этот эпизод.

В одном из многочисленных домов графа проживало семейство бедного рабочего, состоящее из трех человек: самого рабочего, его жены и маленького ребенка. В одну темную ночь по распоряжению графа вся семья была выгнана на улицу за неаккуратный платеж денег за квартиру. Рабочий и его ребенок умерли от холода, а жена опасно заболела. Узнав об этом, благочестивый граф тотчас же приказал служить обедню за упокой душ умерших рабочего и его ребенка.

Граф имел единственного сына Луиджи, которому дал воспитание сообразно своим убеждениям. Юношу Проседди очень любили римские дамы, в особенности настоятельницы женских монастырей, величая уменьшительным именем Джиджето. Хроника того времени утверждает, что граф Проседди был сыном одного из пап, называясь по обыкновению его племянником — nipote. К слову сказать, это общий прием многих римских первосвященников, что дало повод историкам распространиться о папском нипотизме, дорого стоившем верным католикам. Богатство, а равно и графский титул Проседди наследовал от своего всемогущего дядюшки. Та же хроника говорит, что в молодости граф Проседди вовсе не был таким нравственным и религиозным, как в старости. Напротив, он отличался своим свободомыслием, доходившим до кощунства, и самым необузданным развратом. Получив большие капиталы и недвижимое имущество, граф Проседди значительно их увеличил, занявшись крайне выгодным ремеслом — ростовщичеством, ссужал деньги владетельным особам и именитым синьорам, не стесняясь брать с них чудовищные проценты. Рассказывали, будто герцог тосканский, занявший деньги у Проседди, получил конфиденциальный совет от его дядюшки наградить племянника за услугу титулом графа. Таким образом, просто Проседди стал графом Проседди. Донжуанство молодому ростовщику не стоило ровно ничего. В то время подобные дела устраивались очень просто. Понравилась какая-нибудь синьора или синьорина, на нее указывали молодцам, служащим в замке, и намеченная особа являлась в замок, связанная по рукам и ногам, с завязанным ртом. Так как подобные жертвы большей частью были из простого народа, то с ними мало церемонились: живых вытаскивали за ворота замка, а мертвых бросали в Тибр. Старая римская аристократия не чуждалась новоиспеченного графа, прежде всего потому, что он был богат, и потому, что каждое аристократическое семейство получило титулы и богатства от предков, занимавшихся разбоями, грабежами и убийствами, что еще хуже ростовщичества. Сын этого знаменитого графа-ростовщика был в большой моде. Миллионы, которые он должен был наследовать, делали его крайне интересным в глазах всех. Кроме того, воспитанный благочестивым отцом иезуитом в страхе Божьем, юноша обещал быть оплотом католицизма.

Молодой Проседди был юноша лет восемнадцати, высокий, худой, с длинной, изогнутой шеей, мутными, всегда опущенными глазами и чертами лица неправильными и несимпатичными. Бледный, истощенный вид молодого человека производил чрезвычайный эффект на всех религиозных процессиях; монахи, указывая на него, говорили: это будущий святой, он изнуряет себя постом и молитвою. Аскетизм молодого графа стал серьезно беспокоить его отца, и он, было, попробовал ему посоветовать не истощать себя до такой степени постом и молитвою, но получил самый энергичный отказ сына. Юноша отвечал, что в дела его совести не позволит вмешаться даже родному отцу. Старик уступил, утешая себя мыслью, что в семействе Проседди будет святой, что еще более повысит их фамильный престиж и окончательно сравняет их со всеми древними аристократическими фамилиями Рима.

Молодого графа воспитывал иезуит по имени Игнатий Гуерра. Это был мужчина лет сорока, почтенного вида, с кроткими, вкрадчивыми манерами и набожными речами. Именно отец Игнатий и развил в сердце молодого графа зародыши аскетизма. Некоторые находили учителя-иезуита лицемерным, но большинство преклонялись перед его системой, основанной на строгом исполнении догматов святой католической церкви. Для отца Игнатия была отведена прекрасная комната, она же служила и классной. Главным предметом преподаваний была, разумеется, теология; по крайней мере, так говорил старый граф, а за ним повторяли то же самое и все его знакомые, но на деле благочестивый последователь отца Лойолы занимался со своим учеником вовсе не теологией.

В данный момент мы застаем иезуита и его воспитанника в классной комнате, сидящими на широком кожаном диване. Они оба были погружены в рассматривание открытой книги, лежавшей на столе. Пылающее лицо молодого графа и глаза, полные огня, доказывали, что книга была далеко не божественного содержания. И действительно, в книге были воспроизведены картины Юлия Романо, бесстыдство которых превосходило все, что было создано порнографического до сего времени.

— Бессмертное творение! — вскричал юноша, глядя на картины. — Надо показать их Анжелике, пусть и она знает, какую высокую поэзию можно внести в любовные наслаждения!

— Имейте в виду, сын мой, — сказал иезуит, — что это редкая книга, я ее имею в своем распоряжении как советник Святой Официи для просмотра, и я вынужден был приговорить ее к сожжению на костре.

— Каким же образом она очутилась в ваших руках?

— О, невинность! Конечно, я бросил в костер не эту книгу, а другую. Как же вы могли подумать, что я расстанусь с таким сокровищем?

Юноша хотел что-то сказать, но в это время послышались шаги в соседней комнате. Рассматриваемая книга быстро исчезла в потайной ящик стола, и на ее место явилась другая: «Духовные упражнения» Игнатия Лойолы (Esercize Spirituali). В комнату вошел старый граф. Сынок его, достойный ученик иезуита Гуерры, тотчас же начал проделывать комедию. Он откинулся на спинку дивана, поднял руки кверху и закатил под лоб глаза. Родитель с умилением смотрел на священный экстаз сына.

— Давно он в таком положении? — тихо спросил граф учителя.

— Около получаса… О, господин граф, — говорил иезуит. — Я с некоторых пор начинаю бояться, что небо призовет к себе этого святого!

Старый граф протяжно вздохнул.

— Нельзя ли ему посоветовать, не предаваться духовным экстазам, столь изнуряющим его? — продолжал старик.

— Это немыслимо, граф, — серьезно отвечал лицемер, — потому что его экстазы происходят по наитию свыше.

Отец смотрел на сына с каким-то благоговением. Между тем комедианту надоело сидеть в неподвижной позе с глазами, закатившимися под лоб, он опустил руки и, робко осматриваясь кругом, вскричал: