— Богатое наследство? — спрашивал Карл.

— Ну, этого нельзя сказать, на замке было много долгов, которые я вынуждена была заплатить, не желая лишить тебя этого родового гнезда твоих предков. Долги заплачены, конечно, от твоего имени.

— Титул! Древний феодальный замок! — вскричал вне себя от радости молодой человек. — Кормилица, да ты просто мой добрый гений! Ты устраиваешь мое счастье на земле: деньги, почести, положение в обществе, ты все мне даешь!

— Не надо преувеличивать, милый Карл, — отвечала еврейка, целуя белый лоб молодого человека, на котором искусный Фронтино уже изобразил очень красивые кудри. — Я только практична, люблю тебя и желаю, чтобы ты был счастлив.

Гербольд с восторгом глядел на свою кормилицу.

— Знаешь, о чем я думаю? — сказал он после непродолжительного молчания.

— О чем, дитя мое?

— Я думаю, что, если бы я знал родную мать, я не мог бы ее любить более, чем я тебя люблю. Скажу более: мне кажется даже и менее…

Две незаметные слезы, скатившиеся из глаз счастливой матери, были ответом на эти слова сына. Она уже забыла все опасности и унижения, которые должна была перенести, чтобы незаконнорожденному еврейскому мальчику добыть почетное имя древнего дворянина. Она уже не думала о том, что каждая из этих подписей на документах куплена слишком дорогой ценой: старый барон Гербольд, известный мот и развратник, иначе не соглашался признать в своем духовном завещании милого племянника Карла наследником своих титулов, как за громадное вознаграждение, и, получив условленную плату, вдруг вознамерился изменить завещание, но тут помог доктор еврей, способствуя неожиданной кончине старого барона. Все это забыла любящая мать, она была истинно счастлива, видя, как сын ценит ее заботу о нем.

Тем не менее, лицо Карла вдруг совершенно неожиданно затуманилось, Барбара не могла не заметить этой перемены и спросила сына:

— Что с тобой?

— Ах, кормилица! — прошептал молодой человек. — Есть в моем сердце горе, которое не в силах ты уничтожить никаким золотом.

— Что же заботит тебя, скажи мне, Карл?

— Хорошо, я тебе признаюсь как самому моему дорогому другу. Я люблю одну женщину, люблю страстно, до безумия, и, на мой взгляд, ни одна женщина в мире не может сравниться с нею. К моему несчастью, она не только не отвечает на мою любовь, но, напротив, презирает меня. Я чувствую, что умру от горя! — прибавил молодой человек.

— Не ошибаешься ли ты, дитя мое, — сказала, улыбаясь, кормилица. — Если я не ошибаюсь, эту женщину зовут княгиней Морани?

— Да.

— Ну так можешь успокоиться, она будет принадлежать тебе, и так скоро, как ты и не ожидаешь.

Молодой человек с удивлением смотрел на свою кормилицу и не верил ушам своим. В это самое время дверь отворилась, вошел лакей и подал ему письмо следующего содержания: «Княгиня Морани будет ждать кавалера Гербольда у себя во дворце сегодня, от двух до четырех часов».

— Ну вот видишь, я тебе говорила! — вскричала еврейка.

Карл с криком радости бросился в объятия своей кормилицы.

МЕСТО, называемое Foro Romano, где совершались великие дела в древнем Риме, составляющие гордость римлян, папское правительство отвело для скотского рынка — campo Vaccino. В эпоху нашего рассказа эта площадь была совершенной пустыней и пользовалась самой дурной репутацией. Невежественная толпа утверждала, что здесь собираются ведьмы и устраивают свой адский шабаш. Папское правительство не уничтожало предрассудков, напротив, поддерживало их, вполне основательно сознавая свою силу в невежестве народа, слепо веровавшего в непогрешимость папы как наместника Христа. В конце Форо, граничившего с Колизеем, были развалины языческого храма, стены которого хорошо сохранились. Дверей в храме, конечно, не было и следа, свет туда падал сверху. Это место в особенности возбуждало страх, ибо в храме, по утверждению очевидцев, было главное сборище ведьм. Часто в темную, безлунную ночь изнутри храма виднелось пламя, что служило несомненным доказательством присутствия адской силы. Папская полиция, поддерживая в гражданах предрассудки, сама была далека от мысли приписывать всем этим явлениям сверхъестественный характер и некоторое время следила за храмом. Убедившись, что в нем не собираются политические заговорщики, а что он служит кровом для самых мирных бродяг, власти оставили храм в покое, не опровергая народную молву.

В одну темную и бурную ночь, два месяца спустя по приезде в Рим кавалера Зильбера, в храме жила молодая девушка из народа, нисколько не похожая на страшную ведьму. Таинственная обитательница, напротив, была красавица в полном смысле этого слова. Высокая, стройная, с правильными, выразительными чертами лица, черными глазами, блестевшими точно два раскаленных угля, густой косою до пят и коралловыми губами, сулившими муки inferno и блаженство paradise. В ночь, о которой идет речь, красавица стояла около котла, висевшего над огнем, мешая деревянной ложкой жидкость, варившуюся в котле. Была темная ночь, небо заволокло тучами, на всей пустынной площади не было живой души. Пламя, выходившее иногда из-за высоких стен храма, окончательно убеждало суеверных римлян в том, что это сборище ведьм совершающих свой адский шабаш. Запоздалый путник, видя огонь, выходивший из-за развалин, набожно крестился и спешил миновать это проклятое место. Занятия юной колдуньи были прерваны шумом шагов, вдруг раздавшихся у входа.

Красавица перестала мешать, чутко стала прислушиваться и спросила:

— Кто там, это ты, Тит?

— Кто же кроме меня? — отвечал мужской голос, и к котлу подошел красивый юноша лет двадцати. Это был тип, также мало соответствовавший народной фантазии. Высокий ростом, крепкого сложения, с красивым лицом, хотя несколько сурового выражения, Тит — так звали юношу — представлял собой идеал римского плебея, который изумлял мир своею храбростью и силой во времена древнего Рима.

Девушка повернула свою красивую головку к Титу и, улыбаясь, сказала:

— Ну, ты принес мне, что я тебя просила?

— Да, но с некоторыми хлопотами; мой отец до ночи был занят.

— Устал от работы?

— Да, и, к сожалению, заработал слишком мало. Повесил двух несчастливцев и получил за труд самые пустяки: по четыре скуди с головы. Когда суд приговаривает к плахе, заработок бывает гораздо лучше. За каждого обезглавленного преступника отец получает по пятьдесят и более скуди. А сегодня были лишь осужденные к виселице. Один из них ни за что не хотел умирать, отец никак не мог с ним справиться; пришлось мне помочь. Вот кровь этого повешенного, я с большим трудом мог ее добыть, — прибавил Тит, подавая пузырек девушке.

Молодая колдунья взяла пузырек с кровью и тотчас же вылила его в кипящий котел, потом из-за пояса достала также пузырек с жидкостью и вылила туда же, тщательно размешивая кипяток.

— Кроме этой медицины, я тебе еще принес кое-что, — говорил Тит, вынимая из кармана хлеб и большой кусок ветчины.

— Какой ты милый, Тит, — вскричала красавица, любовно глядя на молодого человека, — ты заботишься не только о необходимой мне медицине, но еще и о том, чтобы я была сыта; спасибо тебе!

— Вздор, о котором не стоит и говорить! — отвечал Тит. — Я всегда бываю истинно счастлив, когда мне удается сказать тебе маленькую услугу, потому что я люблю тебя, моя прелестная Роза, люблю всеми силами моей души. И ты меня любишь, я это знаю. А нас с тобой никто не любит, толпа с ужасом отворачивается от сына палача и дочери колдуньи, сожженной на площади Campo di Fiori.

— Ты прав, мой милый, — говорила Роза, принимаясь за ветчину, — нас никто не любит; мы с тобой существа, проклятые людьми, и, если будем издыхать с голода среди улицы, нам никто не бросит горелой корки, каждый с ужасом отвернется от нас. Мы одни с тобой на целом свете. Для нас одна отрада: любить друг друга.

— И мстить нашим ненавистникам, — глухим голосом сказал сын палача.