— Боже великий! Где я?

— В объятиях твоего отца, дитя мое! — сказал граф, обнимая юношу. — Что с тобой?

— О, я витал далеко-далеко, там, в поднебесье, я слышал хоры ангелов и голос Творца.

— Расскажи нам, дорогой мой, в чем заключалась эта благодать? — спросил Проседди.

— Мне запрещено передавать, что я вижу в моем экстазе, — отвечал иезуитский ученик. — Знайте одно, отец мой, что ваши милости угодны Богу.

— Мои? Скорее твои, сын мой.

— То, что вы отдаете через мои руки, записано на страницах райской книги и послужит во спасение вашей души. Сегодня я должен подать милостыню бедным острова св. Бартоломео, так указал мне Господь Бог.

Бывший ростовщик сделал невольную гримасу, он уже знал, к чему клонятся эти речи сына.

— Но, друг мой, — сказал старик, — если я буду постоянно раздавать деньги, то ты после моей смерти будешь беден, как Иов.

— Несчастные! — вскричал благочестивей юноша. — Они заботятся о деньгах, забывая великие слова евангелия, где сказано, что скорее верблюд пройдет сквозь игольное отверстие, чем богатый внидет в царствие небесное.

— Но я только так заметил… — сконфуженно прошептал старый граф. — Я сейчас пришлю тебе двадцать червонцев, — прибавил он, вставая.

— Нет… Чтобы наказать себя за свое сомнение, ты должен прислать двойную сумму, — вскричал юноша, — пусть бедные поусерднее помолятся за твою грешную душу.

Старый граф поспешил выйти, боясь, чтобы сумма приношения бедным еще не была увеличена.

Минут десять спустя слуга подал молодому графу на подносе кошелек с сорока червонцами и, почтительно поклонившись, вышел.

— Вот они, вот они, милые денежки, — запрыгал юноша, пряча кошелек в карман, — вечером поедем к Анжелике. Так, маэстро?

— Но ты позавчера был у нее, — заметил иезуит. — Тебе вредны эти ночные оргии, ты так слаб; подумай о своем здоровье.

— Кто, я слаб?! — расхохотался молодой граф, оскалив свои белые зубы. — Я сильнее тебя, мне необходимо разыграть из себя слабого, истощенного постом, Иначе как же могли бы поверить в мою святость, откуда бы мы взяли деньги? Вот тебе доказательство, какой я слабый, — продолжал юноша и, схватив одно из толстых поленьев лежащих около камина, без особых усилий разломил его пополам.

— Ты самый большой плут, каких я когда-либо знал в моей жизни, — сказал, улыбаясь, иезуит. — Хорошо, будь по-твоему, поедем вечером к Анжелике.

Юноша радостно подпрыгнул, потом, сделав серьезную физиономию, сказал:

— Однако, маэстро, эти деньги принадлежат бедным, мы очень грешим, употребляя их на свои удовольствия.

— Ничуть. Если бы мы употребили эти деньги на облегчение участи, назначенной бедным свыше, мы поступили бы против воли Провидения и это был бы грех, но мы ничего подобного не делаем, следовательно, деньги, полученные нами, можем употребить, на что хотим.

— Но эти удовольствия, которые нам предстоят, разве не грех?

— Нисколько. Если бы наш визит к Анжелике имел целью насилие над кем-нибудь из Божьих созданий, это был бы грех; но мы не имеем в виду ничего подобного. Мы желаем развлечься потому, что подобные развлечения приятны для жизни, данной нам Господом Богом, и полезны для здоровья. Если на наши души падет греховное пятнышко, то достаточно будет одной капли святой воды для того, чтобы смыть его.

Руководствуясь подобной софистикой, благочестивые последователи Игнатия Лойолы допускали всевозможные преступления, не считая их греховным делом.

Юноша смотрел на учителя с каким-то обожанием, потом вдруг стал прыгать и кружиться по комнате, напевая песенку, которая сильно могла скандализовать слух старого графа. Переодевшись в лучшие платья и, тщательно завернувшись в широкие плащи, иезуит и его ученик вышли из дворца.

В годы, когда знаменитая Диомира блистала среди римских красавиц полусвета, Анжелика занимала второе место, но с тех пор как Диомира, обращенная на путь истинный исповедью у кардинала Перетти, впоследствии папы Сикста V, сошла со сцены, Анжелика заняла первое место. Скандальная хроника того времени утверждала, что красавица пользовалась особым вниманием французского кардинала Осса; впрочем, куртизанка и другим не отказывала в своем расположении. В ее салонах собирались все именитые князья католической церкви и богатые иностранцы. Каждый из посещавших гостиную львицы полусвета непременно должен был жертвовать известную сумму денег, независимо от самых тонких дорогих вин и провизии для устройства веселых ужинов. В царствование сурового Сикста подобные ночные оргии, казалось бы, не должны были допускаться. Но Сикст V в своем преследовании порока, прежде всего, был государственным мужем. На некоторые вещи папа вынужден был смотреть сквозь пальцы во избежание большего зла. В несколько лет он не в силах был уничтожить порока, созданного рядом веков.

Так, например, Сикст V приказал бы разогнать собиравшихся у Анжелики, и ее бросили бы в тюрьму, все это не подлежит ни малейшему сомнению, но при дворе этого старого первосвященника продолжались бы совершаться злодейства и самый чудовищный разврат, перед которыми оргии в доме Анжелики — ничто. Сикст V обладал умом великого государственного мужа и был глубоко убежден, что порок, прежде всего, должен быть уничтожен в самом Ватикане, а потому запрещение сборищ в частных домах есть мера не радикальная, а полумера. Преемники Сикста V, за весьма малым исключением, держались совершенно иной системы. Они восставали против зла, совершавшегося явно, и допускали зло скрытое. Такой способ управления имел растлевающее влияние на римских граждан; они сделались лицемерными и стремились не к уничтожению порока, а к тому, чтобы скрыть его. Результаты такого аномального положения общества мы знаем из истории. Ум человеческий содрогается, читая страницу, где описывается, в каком состоянии была римская церковь в прошедшем столетии, когда наказывался не сам порок, а неумение скрыть его. Именитые синьоры, кардиналы и прелаты тайно предавались чудовищному разврату, соблюдая внешнее благочестие. Это, по выражению историка, отвратительное лицемерие (schifosa ipocrisia) принесло свои плоды. Духовные пастыри-священники путем исповеди, вместо того чтобы обращать на путь истинный заблудших, вносили разврат в семьи граждан.

Иезуиты, господствовавшие во всем мире, хотя официально и были уничтожены папой Клементием XIV, заплатившим жизнью за свой геройский подвиг, были рассеяны повсюду, и по преимуществу в Ватикане. Последователи сумасшедшего испанского капитана дошли до того, что оправдывали все преступления. Эта теория проводилась устно и печатно. На кафедрах, на исповеди, в школах иезуиты доказывали, что цель оправдывает средство. Иезуит Мариано в своей знаменитой книге говорил, что каждый верный католик обязан убить своего короля, если король совратился в ересь. Невежественная толпа верила этим бессовестным софистам, и короли французские Генрих III и Генрих IV были убиты. Папа Сикст V не любил иезуитов и должен был терпеть их как неизбежное зло. Когда ему указывали на оргии, совершавшиеся в доме Анжелики, папа говорил: «Пусть лучше молодежь открыто кутит, чем тайно, похищая крестьянских девушек и убивая безнаказанно их мужей и родителей». Вот почему, к общему соблазну всех лицемеров, дом куртизанки Анжелики, стоявший в двух шагах от Ватикана и тюрьмы св. Ангела, время от времени служил сборищем для римской аристократии и богатых иностранцев.

Древней архитектуры, мрачный, с толстыми серыми стенами, палаццо Анжелики в этот вечер был ярко освещен. Часу в одиннадцатом ночи стали съезжаться гости. Прежде чем пройти лестницу, каждый из вновь прибывших предъявлял привратнице письменное приглашение синьоры Анжелики. Около двух часов ночи к дверям палаццо подошли двое синьоров, один лет сорока, с черной вьющейся шевелюрой и подстриженной бородкой, другой юноша лет восемнадцати; оба были одеты в роскошные костюмы. При виде этих двух синьоров привратница радушно осклабилась и сказала.