Действительно, королевским указом от 28 апреля 1880 года лорд Эдуард Роберт Булвер-Литтон был возведен в графское достоинство. Он стал пэром, что открывало ему доступ в палату лордов британского парламента.

Но ни Биконсфилд, ни «Великий Могол» не были бы самими собой, если бы, уходя, не вознаградили щедро того, кто был не просто личным секретарем, а тенью вице-короля, мозгом и душой его военно-стратегических планов, — молчаливого, мудрого и эрудированного Джорджа Помроя Колли. Того самого полковника Колли, чье мнение о границах английских владений в Азии, с точки зрения лорда Литтона, «стоило мнения двадцати Лоуренсов».

За большие заслуги во время пребывания в Индии (подразумевались, естественно, и военно-политические успехи в Афганистане, хотя они были спорны и прямо писать о них было бы верхом неблагоразумия) на полковника просыпался целый дождь наград: ордена Бани, Святого Михаила и Святого Георга, а также высшая степень ордена «Индийская звезда». Кроме того, 24 апреля 1880 года он стал генерал-майором и вновь отправился в Наталь, заменив Гарнета Уолсли на посту губернатора, главнокомандующего и верховного комиссара Юго-Восточной Африки.

По странной иронии судьбы в ту же среду, 28 апреля, когда блистательные результаты, достигнутые лордом Литтоном на Востоке, были отмечены графским титулом, в Лондоне новый парламент утвердил правительство Уильяма Юарта Гладстона. Правительство либералов, клеймивших позором деятельность Литтона в Индии, а особенно его авантюру в Афганистане. Правительство либералов, которые полагали и говорили, что если и необходимо расширять английские владения и влияние, то, уж во всяком случае, не такими вызывающими методами, какие использовали не желавшие ни с чем считаться тори.

Потише, джентльмены, поспокойнее! Меньше орудийной пальбы и барабанного боя. Меньше треска и шумихи. Больше гибкости. Право же, результаты будут не хуже.

У Стюарта, Робертса, Мак-Грегора и многих других генералов и офицеров падение консерваторов и уход Литтона с поста вице-короля не вызвали большого восторга. Ибо это означало, что сулившая награды и повышения по службе война против плохо вооруженного народа, не имеющего современной армии, видимо, будет понемножку свертываться. Те же цели. Приемы для их достижения — несколько иные…

Словно предчувствуя близкий крах своей афганской политики, Литтон еще до отставки торопился осуществить намеченный план расчленения Афганистана. Захватив в самом начале войны юго-восточные районы страны, британские власти внимательно присматривались к управлявшему Кандагарской провинцией со времен Якуб-хана пятидесятипятилетнему Шер Али-хану. Тучный и флегматичный, с заплывшими глазами на маловыразительном лице, он проявлял полную готовность служить кому угодно, лишь бы сохранить привилегированное положение. Он кичился знатностью рода и никогда не упускал случая подчеркнуть, что происходит из семьи потомственных правителей Кандагара.

— Среди двадцати двух сыновей Паинда-хана, — с тоской выслушивала свита его очередной напыщенный рассказ, — среди двадцати двух сыновей Паинда-хана, отмеченного государственной мудростью, было пятеро, происходивших от одной матери: Кохендиль-хан, Шердиль-хан, Рахмдиль-хан, Пурдиль-хан и Мехрдиль-хан. Они были будто пять пальцев одной руки и в полном согласии между собой правили знаменитым Кандагарским владением. Среди сыновей Мехрдиль-хана был отмечен я, Шер Али-хан Кандагарский…

Тут он делал паузу и пояснял:

— Почему я говорю — Кандагарский? Да потому, что после моего дяди Дост Мухаммад-хана, сводного брата кандагарских правителей, на престоле кабульских эмиров восседал мой двоюродный брат — Шер Али-хан Кабульский…

Подчеркнув таким сопоставлением равенство, он все же добавлял:

— Мой дядя, Дост Мухаммад, присоединил Кандагарское владение к землям Кабульским, и потому я верно служил Шер Али-хану Кабульскому и был взыскан его милостями. Служил и племяннику своему, Якуб-хану. Ныне же Аллаху угодно вернуть меня в наш родовой дворец владетелей Кандагара!

И тут он неизменно поднимал к небесам короткий и жирный указательный палец.

Изредка сардар со свитой выезжал из своего дворца, расположенного в северной части города. Приближенные знали: куда бы он ни направлялся, путь обязательно приведет его к усыпальнице Ахмед-шаха Дуррани, основателя Афганского государства, чьей первой столицей был Кандагар.

Шер Али-хан останавливался близ легкого кирпичного восьмиугольника, украшенного многоцветной мозаикой с небольшими минаретами по углам и позолоченным куполом. Он прислушивался к доносившемуся изнутри чтению Корана и окидывал спутников многозначительным взором: ощущают ли они все величие своего повелителя?

Большого вкуса к делам сардар не питал. После утренней молитвы он лениво выслушивал сообщения о состоянии финансов, ограничиваясь общими распоряжениями. Их смысл сводился к необходимости расширять сбор налогов и податей, даже если для этого понадобится применить войска. Не проявлял серьезного интереса Шер Али-хан и к гарему. Зато оживлялся, когда наступал час обеда. Он весьма пристрастился к шотландскому виски, которое ему втихомолку щедро поставлял британский политический агент в Кандагаре полковник Оливер Сент-Джон. Чтобы не смущать присутствовавших при трапезе правоверных мусульман, содрогавшихся от одной мысли о нарушении введенного пророком запрета на спиртные напитки, правитель распорядился подавать ему виски в чайнике под видом холодного чая.

Кандагар.

Несмотря на обильную и жирную пищу, виски давало о себе знать. К концу обеда лицо Шер Али-хана багровело. Он с удовольствием разрешал слугам взять себя под руки и отвести, а точнее, отнести в спальню и уложить среди гор одеял и подушек.

По вечерам во дворец приглашали стариков-рассказчиков. Они вспоминали разные события времен правления пяти братьев. Сардар закрывал глаза и, раскачиваясь, переносился в золотую пору детства и юности.

Так шел день за днем. Крупный отряд англо-индийских войск удерживал ключевые пункты Кандагара. На его окраине возник обычный кантонмент — укрепленный лагерь оккупантов. Город жил нервной и напряженной жизнью. Закупки продовольствия для британских солдат и офицеров привели к резкому росту цен. В тех случаях, когда возникали трудности со снабжением англичан, продукты попросту реквизировались. Пьяная солдатня устраивала дебоши, драки. В столкновения с жителями нередко вовлекались десятки людей, и дело доходило до перестрелки. Страсти накалялись. Их средоточием, как всегда на Востоке, был базар.

В самом центре Кандагара, на пересечении улиц, шедших от Гератских и Шикарпурских ворот, разместился Чорсу — огромный четырехугольник, крытый бревнами и циновками. В Чорсу и вокруг него ремесленники трудились в убогих, темных мастерских, торговцы выкладывали товар в лавках, банщики умело массировали тела посетителей бань, чайханщики сноровисто разносили сосуды с ароматным напитком, погонщики верблюдов с яростным криком «Пош! Пош!» — «Берегись!», чудом лавируя в закоулках Чорсу, вели свои караваны. Над всем этим вился дым от жаровен, далеко разносивший неповторимый запах шашлыков и только что снятых с тануров аппетитных лепешек. Много языков, наречий, говоров звучало здесь. Афганцы, входящие в состав различных племен и племенных союзов — дуррани, гильзаи, вардаки, какари, хотаки, барцы, и многие другие — таджики, хазарейцы, индийцы, белуджи либо жили тут, либо прибыли издалека со своим товаром.

И везде, о чем бы ни велась речь, в конце концов разговор обязательно сводился к тому, что волновало всех кандагарцев, страстно любивших свой край. К инглизи…

— Долго еще нам терпеть их? — спрашивал ткач.

— Дождутся: возьмемся за оружие и напомним нашу поговорку, что земля горит там, где разведен огонь, — откликался кузнец.

— Осторожно! Не болтайте лишнее, — лавочник, разрезая знаменитый кандагарский гранат — анар, предостерегающе кивал на проходившего мимо сарбаза.