В тот же день Гриффин собрал в Шерпуре дурбар в составе старшин и вождей племен, чтобы ознакомить их с дальнейшей политикой Англии в Афганистане. К тому же надо было ответить сторонникам высланного в Индию Якуб-хана, которые настаивали на его возвращении и даже обратились к британским властям с письменной просьбой о передаче престола законному монарху. Этот акт, утверждали они, приведет к восстановлению мира в стране.

Политический агент рассчитывал, что прибудет человек сорок, но явилось не более половины приглашенных. Остальные не пожелали компрометировать себя связями с инглизи: это не всегда хорошо кончалось. Однако Гриффина не огорчало отсутствие многих влиятельных афганцев. Он знал силу и быстроту молвы на Востоке и был уверен, что все сказанное на дурбаре немедленно разнесется по стране.

Гриффин категорически отверг любые планы возврата на трон Якуб-хана, чем вызвал ропот собравшихся.

— Он не принял никаких мер, чтобы защитить посла ее величества от взбунтовавшейся черни. Надо было двинуть сарбазов и соваров, выкатить пушки, а не посылать дряхлого сипахсалара или малолетнего сына: что могли они поделать там, где требовались снаряды! Кроме того, Якуб-хан враждебно относился к афганцам, помогавшим нам, и подозрительно вел себя во время Чарасиабского сражения…

Ропот не стихал, и Гриффин решил переменить тактику:

— Не мне объяснять вам, сардары, что Аллах не наделил Якуб-хана ни умом, ни волей для управления государством. Ваша же пословица гласит: «Сколько ни бей осла, он конем не станет». Впрочем, хватит о нем. У меня есть более важное сообщение: с сегодняшнего дня Кандагарская область приобретает самостоятельность. Управлять ею — под покровительством Британской империи, конечно, — будет вали Шер Али-хан. Герат, возможно, тоже станет независимым или перейдет к Ирану…

Воцарилась гнетущая тишина.

— Ну, а мы здесь должны подумать, кому можно доверить управление остальными афганскими землями — Кабулом, северными областями. Надеюсь, вы понимаете, кто бы ни был этот человек, он прежде всего должен быть искренним другом Англии. — И Гриффин предложил на выбор несколько сановников и вождей.

Участники дурбара удалились, чтобы поразмыслить над услышанным.

Мак-Грегор спросил политического агента, откуда всплыли такие имена.

— Мне было все равно, — услыхал он в ответ. — Я просто хотел разжечь между ними споры. Как вы знаете, у нас уже намечен подходящий кандидат. Его я не называл.

Вечером того же дня Гриффин отдал последние распоряжения готовому к отъезду всаднику, одетому в обычный афганский дорожный костюм — меховую безрукавку поверх белой рубахи, холщовые шаровары, сыромятные сандалии, — и тот, стегнув коня, скрылся в сгущавшейся тьме по дороге на север. В Рустак…

Через неделю, когда Абдуррахман-хан возвращался после очередной лечебной ванны в свой дом, который находился в квартале Гузари-Чармгари, его подстерегала неожиданность. Какой-то странствующий купец раскинул перед домом на земле несколько ковров и паласов, разложив на них яркие индийские ткани, кашмирские шали, расставил ящички с женскими украшениями, леденцами и прочим товаром. При появлении сардара он согнулся в почтительном поклоне.

Не удостоив его даже поворотом головы, Абдуррахман-хан прошел в комнаты.

— Махмуд! — вызвал он слугу. — Как ты посмел пустить этого торговца?

— Сардар, он сказал, что ты его знаешь и будешь рад его приезду, — пробормотал Махмуд, получивший, видимо, изрядный пешкеш.

— Вот как! Ну-ка, пришли его сюда.

На пороге вырос и снова низко склонился перед Абдуррахман-ханом купец в тюрбане и сером халате. Когда он выпрямился, афганцу показалось, будто он где-то видел эти темные, близко посаженные глаза.

— Ты говоришь, что знаешь меня, но навез в мой дом сладости и ткани. Кому они здесь нужны? Тут нет женщин!

— Осмелюсь возразить могущественному сардару. Не приобретет ли он какую-нибудь мелочь для своей жены и ее прислужниц? Хотя они пока еще находятся далеко за Амударьей, но по воле Аллаха прибудут сюда. О, Чарйар!

Голос торговца, а главное, его возглас моментально воскресили в памяти Абдуррахман-хана самаркандскую террасу и ворвавшегося к нему дервиша.

— Каландар! — воскликнул он, изменив обычной сдержанности.

— Какой каландар? Я всего лишь скромный купец, — на лице купца мелькнула легкая улыбка.

В его руках неведомо откуда появился листок бумаги, и он с поклоном вручил его хозяину. Там было всего несколько строк: «Узнав о вашем прибытии в Афганистан, отправляем через доверенного человека это письмо, чтобы вы могли сообщить английским властям в Кабуле все, что пожелали бы, относительно цели своего приезда». Подпись отсутствовала.

Прочитав записку, Абдуррахман-хан выжидательно посмотрел на гостя. Он ждал разъяснений. Бывший дервиш это понимал:

— Сардар осторожен. Это хорошо. Индийские соседи давно хотят видеть в нем достойного правителя Северного Афганистана, а может быть, и Кабула. Их не беспокоит его длительное пребывание в России. Сейчас власть в Афганистане принадлежит инглизи, и в интересах сардара ответить на их письмо.

— Я подумаю, — холодно ответил Абдуррахман-хан. — Приходи через несколько дней.

— Как сардару будет угодно. А пока прошу все же купить что-нибудь: надо же бедному торговцу оправдать дорогу! Много не возьму…

Абдуррахман-хан усмехнулся. Нарочито громко он распорядился отложить для него по паре туркменских и кашгарских ковров, а к концу недели привести в Кундуз, куда он переезжает, полдюжины текинских скакунов.

— Будет исполнено, сардар!

…Прошла еще неделя. В погожий весенний вечер посланец британского политического агента вернулся в Шерпур из поездки в северные районы. Гриффин внимательно прочел доставленный им ответ Абдуррахман-хана. Сардар был дипломатичен и краток. Он писал о бесчестье, принесенном Афганистану «упрямым безрассудством эмира Якуб-хана и его дурных советников», о необходимости для афганского народа жить спокойно и свободно между двумя великими державами; он завершал послание предположением, что Россия и Англия совместно гарантируют целостность его родины.

Намек на несостоятельность предшественника призван, понятно, подчеркнуть собственную рассудительность. Желание жить спокойно и свободно можно принять к сведению: все будет зависеть от условий и обстоятельств. Упоминание о России как о гаранте многозначительно: внук Дост Мухаммад-хана предупреждает, что не рассчитывает исключительно на англичан и будет торговаться. Впрочем, быть может, сардар не доверил бумаге и случайному вестнику все свои планы и намерения.

Что можно добавить еще, полагаясь на личные впечатления?

Темноглазый собеседник Гриффина рассказывал о своей поездке на довольно чистом английском языке. Порой проскальзывали словечки, бытовавшие в северо-западных районах Индии, но политический агент, прибывший в Кабул из Пенджаба, не нуждался в их переводе. Гонец расцвечивал рассказ о путешествии на север красочными деталями, однако Гриффин не прерывал его, не торопил, надеясь услышать ответ на один-единственный вопрос: верит ли Абдуррахман-хан, этот неудачник, больше половины жизни испытывавший удары судьбы, в свои силы? Впрочем, быть может, в том-то и состоит суть дела… Неудачи, если они не сломили человека, учат выбирать надежные, верные пути. Абдуррахман-хан не может не понимать, что ныне ключ ко всему — в руках англичан.

— …В Кундузе сардар принял меня очень тепло, — текла речь лазутчика. — Принял с глазу на глаз, конечно. Назвал своих приближенных упрямыми ишаками за то, что советовали разговаривать с нами лишь на поле боя. Сказал, что провел в Туркестане десять лет и не желал бы за добро платить злом. Он хочет дружить и с северными соседями, но особенно с Англией. Рассчитывает на ее поддержку…

Бывший «купец» помолчал, восстанавливая в памяти главное из своих впечатлений…

— …Где уговором, где оружием, где подкупом Абдуррахман-хан переманил многих вождей и правителей на свою сторону. Большую силу забрал. В Бадахшане, Каттагане, Чар-Вилояте. Народ его слушает: он умеет красивые слова произносить. Чиновники идут за тем, у кого в руках власть. Купцы не очень довольны: требует денег на содержание своих людей, войско готовит. Сам он — ничего, крепкий, раньше много пил вина, потом совсем стал абдар, — гонец употребил слово, означающее «трезвенник» и в то же время «великолепный», «красивый». — Лично разбирает жалобы. Старается, чтобы было по справедливости. Его люди разбрелись по всему северу. Напоминают, что сардар эмирского рода и, когда управлял в тех краях, добился порядка и благосостояния… Энергичный. Думаю, однако, сядет на трон — во многом переменится: очень себе на уме!.. А сейчас он готов приехать с пятью сотнями всадников в Чарикар для обсуждения дел.