Командир отряда неопределенно хмыкнул.

— Это, разумеется, подогрело толпу, — рассказывал Дюранд, — и если бы не Хилс, нас бы забросали камнями в собственном лагере.

— Хилс поторопился, — нахмурился Робертс. — Несколько ушибов и царапин от камней афганцев — вот вам великолепный предлог перестрелять их всех. Назидательный был бы урок! Впрочем, давайте дальше, Мортимер.

— Ну а потом в дело вмешался другой осужденный, джарнейль.

— И чем же успокоил он своих пылких соотечественников? — иронически спросил генерал.

— Тоже не очень приятными для нас речами, сэр: «На все воля Аллаха! Сегодня инглизи вешают нас, а завтра мы будем вешать их…»

— Похоже, он недалек от истины, — мрачно усмехнулся Робертс. — Полчаса назад я получил сведения, что афганцы нанесли удар по нашему тылу и захватили Шутургарданский перевал. Мы отрезаны. Единственная надежда — на Пешаварский отряд: он должен пробиться к Кабулу.

…После взрыва арсенала генерал со штабом и основной частью отряда переехал из Бала-Хиссара в Шерпурское укрепление. Здесь не было даже тех относительных удобств, какими располагал дворец эмира, но эту территорию легче было оборонять. Робертс настоял, чтобы туда же перебрался и Мухаммад Якуб-хан.

Афганский правитель проехал через весь город — от юго-восточной окраины к северо-западной — под охраной солдат 9-го английского уланского полка. Удручающая то была процессия. Всадники, казалось, взяли в кольцо одинокую фигуру эмира, угрюмого, погруженного в тяжелое раздумье.

Кто он? Жалкая щепка в океане горя. Легкое перышко, несомое налетевшим на его страну вихрем… Попытка умилостивить могущественных соседей, предпринятая им в Гандамаке, оказалась бессмысленной. Он давно это понял. Инглизи явно стремятся сделать Афганистан второй Индией, только еще более бесправной. Какова же его роль и где его место в этом клубке событий? Прикрывать действия врагов своего народа? Да, тысячу раз был прав отец, предостерегая против посулов инглизи…

Добравшись до отведенного ему — и это в его собственной стране! — помещения, у дверей которого немедленно был выставлен сторожевой пост, Мухаммад Якуб-хан после некоторого колебания решил встретиться с Робертсом. Можно было подумать, что одновременно подобное желание возникло и у командира Кабульского полевого отряда, ибо не успел прикомандированный к эмиру британский капитан отправиться в штаб, как тут же вернулся с вестью, что его ждут.

До большого здания штаба, воздвигнутого английскими инженерными частями в Шерпуре еще в 1839 году, было рукой подать. Через несколько минут капитан ввел Якуб-хана в кабинет Робертса. Кроме генерала здесь были лишь Мортимер Дюранд и переводчик. Робертс предложил правителю кресло.

— Чем могу быть полезен вашему высочеству?

— Сардар! — начал афганский повелитель.

Он явно нервничал, пытался говорить спокойно, однако это ему не удавалось: голос то и дело срывался.

— Сардар, мы всегда стремились идти по дороге дружбы с соседями в Индии…

Якуб-хана смущала ироническая улыбка на лице собеседника, и он никак не мог найти нужный тон.

— …Мы говорили об этом вашим людям немало лет назад, и их уши были открыты для этих речей. Чистоту своих помыслов, проверенную Аллахом, мы доказали, когда по воле всевышнего заняли престол отца…

Генерал продолжал молча улыбаться, и эмир наконец вышел из себя:

— С нами совершенно не считаются! — вскричал он. — Афганских подданных судят и вешают, словно в стране отсутствует законная власть. Многих знатных людей арестовали, да и с нами обходятся, как с пленным. Что все это значит?!

Теперь на правителя смотрел совсем другой человек. Улыбки как не бывало. Плотно сжатые губы. Сдвинутые брови. Холодные глаза. Пронизывающий взгляд. Робертс говорил медленно и внушительно:

— Я сам собирался начать разговор на эту тему, но рад, что он начат вашим высочеством. В наших планах было вести политику в интересах вашего высочества, подданные которого — бунтовщики. Однако после всего случившегося — будем откровенны! — у вашего высочества нет оснований рассчитывать на доверие британского правительства. В самом Бала-Хиссаре вы не защитили британскую миссию…

Якуб-хан поднял руки, будто намереваясь призвать небо в свидетели своей невиновности, но генерал не дал ему произнести и слова:

— Перед чарасиабской битвой вас навестил Нек Мухаммад-хан, возглавивший затем враждебные нам силы. Мы располагаем сведениями, что ваше высочество желали задержать продвижение британских войск к Кабулу, а после поражения бунтовщиков собирались бежать на север для борьбы с нами. Ваше высочество преследовали тех, кто призывал решительно истреблять мятежников…

Робертс остановился, чтобы перевести дух. Мухаммад Якуб-хан воспользовался этой паузой.

— Видит Аллах, — грустно промолвил он, — мы стремились сидеть на ковре искренности и вести с инглизи беседы дружбы и прямодушия. Но горы непонимания и помех неизменно вырастали на этом пути. Когда был подписан мир с вами, афганцы возненавидели своего правителя за то, что мы слишком далеко пошли вам навстречу. Против нас стали составлять заговоры. В Афганистане говорят: «Голый спокоен: ему не страшен ни вор, ни жулик». Внутренний голос подсказывает нам необходимость отказаться от бремени эмирской власти…

Робертс даже не стал дожидаться, когда Якуб-хан закончит свою речь, и, почти не скрывая удовлетворения, воскликнул:

— Именно эти слова я рассчитывал услышать! Внутренний голос подсказывает вашему высочеству правильную мысль.

Затем генерал встал и важно произнес:

— Я принимаю вашу отставку.

Он с торжеством взглянул на Дюранда. Однако лицо политического советника выражало недоумение, граничащее с испугом. Не превысил ли свои полномочия командир Кабульского полевого отряда? Реакции вице-короля можно было не опасаться: «поэт в Симле» неизменно ратовал за полную ликвидацию независимости Афганистана. Но как посмотрят на это в Лондоне?

Действительно, лорд Литтон, которому немедленно протелеграфировали о чрезвычайно важной беседе с эмиром, полностью одобрил поведение Робертса. В британской столице же, как и следовало ожидать, предпочли не связывать себе руки и оставили открытым вопрос о будущем Афганского государства.

28 октября 1879 года по улицам и площадям Кабула расхаживали охраняемые британскими солдатами дандурчи, глашатаи.

«Я, генерал Робертс, — извещало воззвание, которое они читали на пушту и дари, — от имени правительства Британской империи объявляю, что эмир, добровольно отрекшись, оставил Афганистан без правителя. В результате неслыханного преступления против нашего посланника и его свиты имперские власти были вынуждены занять силой оружия столицу Кабул и овладеть другими частями Афганистана…»

Жители слушали дандурчи безмолвно. Лишь изредка кто-нибудь в толпе обменивался с соседом отрывочными репликами.

«…Британское правительство теперь приказывает, — раздавался монотонный голос глашатая, уставшего за день повторять одно и то же, — чтобы все власти, вожди и сардары продолжали исполнять свои обязанности по поддержанию порядка, обращаясь в случае необходимости ко мне. Британское правительство желает, чтобы обращение с народом было справедливым и благожелательным. Услуги тех сардаров и вождей, которые помогут сохранить порядок и спокойствие, будут соответствующим образом оценены, тогда как все возмутители мира, а также лица, участвующие в нападениях на британские власти, понесут достойное наказание.

После совещания с главными сардарами, вождями племен и другими представителями различных провинций и городов британское правительство объявит свою волю относительно грядущего постоянного устройства, которое должно быть осуществлено для надлежащего управления народом».

Подобно другим обращениям командира Кабульского полевого отряда, и это не было искренним и правдивым. Он вовсе не собирался советоваться с кем-либо из афганских представителей, а тем более привлекать их к «управлению народом». Генерал завладел государственной казной и установил контроль над доходами и расходами.