Главнокомандующий, плотный мужчина с признаками одышки, словно ввинтил в Литтона маленькие заплывшие глазки и отрубил:

— Все превосходно, милорд! Мы двинем на Кабул специальный полевой отряд.

…Как только в Симлу поступили первые вести о волнениях в Кабуле, генерал-майору Мэсси, командиру расположенной в Алихеле кавалерийской бригады, было приказано немедленно занять Шутургарданский перевал и направиться в афганскую столицу, чтобы оказать помощь британской миссии. Мэсси легко овладел перевалом, но получил сообщение о гибели Каваньяри. Тогда генерал закрепился на Шутургардане и стал дожидаться дальнейших приказов.

Тем временем главный штаб британских войск срочно формировал Кабульский полевой отряд. Наряду с бригадой Мэсси в него включили пехотные бригады генералов Макферсона и Бэкера, а также артиллерию под командованием подполковника Гордона и саперные части подполковника Перкинса. Возглавил все эти силы генерал Робертс.

Перед отъездом начальник Кабульского отряда нанес визит лорду Литтону и — не узнал его. Вице-король находился в состоянии глубокой депрессии. Робертса принял человек, безгранично потрясенный случившимся, потрясенный настолько, что, казалось, у него не хватит сил обрести себя. Оно и понятно. Впервые за многие годы пребывания на ответственных постах выдающийся успех, достигнутый без больших трудов, можно сказать даже — с изяществом, обернулся провалом. Право же, если бы этот сюжет не касался его непосредственно, а был обнаружен им в какой-нибудь исторической хронике, «поэт в Симле» без особых усилий смог бы изобразить на его основе отличнейшую трагедию…

Поэтому вице-король принял генерала с сумрачной торжественностью. Он был немногословен. Когда Робертс спросил, какой линии ему надлежит придерживаться в будущих отношениях с афганцами, Литтон ответил:

— Вы можете сказать им, что мы теперь никогда не уйдем из Афганистана (он сделал ударение на слове «никогда») и те, кто окажет вам содействие, получат помощь и защиту британского правительства.

Более подробные инструкции он обещал прислать позднее.

После паузы Литтон обратил внимание генерала на письмо и телеграмму, лежавшие на его столе. Письмо — от королевы Виктории, телеграмма — от кабинета министров. Читать королевское послание он не стал, вяло отметив лишь, что оно «любезное, патриотическое и мужественное».

— Она действительно лучшая англичанка, — добавил вице-король, несколько оживившись, — чем любой из ее подданных, и никогда не поддается панике, когда на карте стоят интересы или честь ее империи.

Щеки его порозовели и в глазах появился прежний блеск, когда он прочел Робертсу телеграмму, в которой его заверяли и безоговорочном доверии и полной поддержке любых принятых им мер, даже самых решительных.

— Самых решительных мер! — драматично подчеркнул на прощание «поэт в Симле».

Теперь ему было не до поэзии. Следовало достойно наказать нечестивцев, осмелившихся восстать против Британской империи.

6 сентября генерал Робертс выехал к своим частям в Куррамскую долину.

Командир Кабульского полевого отряда был маленького роста, откуда и родилось его прозвище — Литтл Бобс. Особенно тщедушным он казался рядом со своей дородной супругой. Подобно многим великим, Робертсу были присущи странности: близкие к нему люди говорили, что он ничего не боится, кроме кошек. Утверждали даже, что он обладал в отношении них такой сверхчувствительностью, что безошибочно определял присутствие кошки, где бы она ни пряталась.

Однако эти люди ошибались: пуще кошек генерал боялся Норы. И хотя их семейная жизнь протекала без видимых осложнений, злые языки утверждали, что Нора частенько задавала если не физическую, то, во всяком случае, словесную трепку своему увешанному воинскими наградами супругу.

Но тяга выказать себя грозным воителем часто бывает вложена как раз в хилое и тщедушное тело. Вероятно, поэтому генерал, вырвавшись из уюта семейного очага, старался проявить свою непреклонность. Он становился решительным и безжалостным.

Была у генерала еще одна странность: ему нравилось, чтобы его окружали важные персоны и чтобы его штаб напоминал свиту вице-короля. Например, сейчас он добился откомандирования в свое распоряжение некоторых сановников из Симлы. Ближайший помощник Лайелла Генри Мортимер Дюранд был назначен политическим секретарем Робертса, военный секретарь Литтона генерал Томас Бэкер стал командиром передовой колонны, полковник Чарлз Мак-Грегор из главного штаба англо-индийской армии возглавил штаб Кабульского полевого отряда. А как же иначе? Великий полководец должен иметь достойных соратников!

И следовал он к своему воинству, заранее уверенный в победе: нельзя же в самом деле считать серьезным противником этих дикарей!

16 сентября, едва добравшись до Алихеля, начальник отряда обратился с воззванием — вполне в стиле и духе Литтона — к «вождям и населению страны Кабул и зависимых земель». Военные и политические лидеры Британской империи намеревались расчленить Афганистан, и нечего было больше о нем говорить: в самое ближайшее время он должен был исчезнуть как государственное образование.

Генерал Ф. Робертс.

В своем воззвании генерал Робертс заявлял, что английская армия идет на Кабул, чтобы отомстить за нападение на британскую миссию и обеспечить выполнение условий Гандамакского договора. Далее лицемерно утверждалось о необходимости укрепить власть эмира (чем должны были заняться солдаты и офицеры Робертса) для «упрочения дружбы и сердечных отношений с британским правительством. Это — единственное условие, при котором королевство эмира может продолжать существовать». Испытывая трудности с транспортом и продовольствием, генерал требовал от населения немедленной доставки повозок и продуктов, обещая за все расплатиться.

Робертс деятельно готовился к походу на афганскую столицу, не подозревая того, какой сюрприз ждет его в Хуши, где в то время находился Бэкер с авангардом Кабульского полевого отряда.

Сначала в это небольшое селение прибыл в сопровождении десятка приближенных сардар Вали Мухаммад-хан, дядя эмира Якуб-хана. Этот напыщенный толстяк уже давно кочевал из одного английского лагеря в другой. Он уверял британских генералов, что страдает из-за симпатий к инглизи, жаловался на эмира, который считал его виновником своей опалы в конце правления Шер Али-хана. Угроза казни, утверждал он, вынудила его искать защиты у англичан. Сардар был стар, нуден, угодлив и болтлив. Собранные о нем сведения подтверждали справедливость его слов, но они же свидетельствовали, что никаким авторитетом среди соотечественников Вали Мухаммад-хан не пользуется, а ныне и вовсе дискредитировал себя дружбой с чужеземцами.

Тем не менее британские политики решили: не стоит пренебрегать тем, что само идет в руки. Знатного афганца можно будет посадить на какой-нибудь ответственный пост: он и пальцем не пошевельнет без указания английского советника. Да и теперь он уже приносит пользу: через многочисленную родню собирает информацию о положении в Афганистане, столь интересующую вице-короля и его генералов.

Сообщение о приезде Вали Мухаммад-хана ничуть не взволновало Робертса. Зато, словно удар грома, его поразила весть, что к английским аванпостам приближается сам эмир. И не просто со свитой, а с войском.

Тревога, однако, оказалась ложной. Хотя процессия, приближавшаяся 27 сентября к британским позициям, была весьма многочисленной, она носила вполне мирный характер. Наблюдатели, засевшие с биноклями на окрестных возвышенностях, рапортовали, что всего по ведущей из Кабула дороге к лагерю движется не более 250 человек. Вскоре можно было ясно различить небольшую группу сарбазов, за ней — одинокого всадника, потом — около полусотни богато одетых людей и снова — отряд конных сарбазов.

Когда процессия достигла Хуши, бравый джемадар из индийских мусульман, исполнявший обязанности коменданта, ловко отделил конвой от одинокого всадника (это и был эмир Мухаммад Якуб-хан) и его пышно одетых спутников, направив их к палатке генерала Бэкера.