Я нанес официальный визит его высочеству в шесть часов. Он спросил о здоровье вашей светлости и о ее величестве и королевской семье и выразил соболезнование по поводу смерти принца.[8] Он проявил весьма хорошее знание французских дел и заявил, что республика имеет большие шансы на существование.

Никто из наших старых друзей среди афганских сардаров не появился сегодня, и я думаю… что с ними обращаются с холодной вежливостью. Толпа была многочисленная, но в большом порядке, и я не слышал нелюбезных замечаний. Многие приветствовали нас, когда мы проезжали. Солдаты часто спрашивали наших людей, верно ли, что они теперь будут освобождены от принудительной военной службы. Персидские элементы (кызылбаши) выразили сожаление, что мы не захватили и не оставили за собой Кабул, и утверждали, что, если бы паши войска продвинулись к Джагдалаку, они восстали бы и перебили бы всех баракзайских сардаров в Кабуле».

— Написали? Ну, теперь, как водится: «Преданный вам Л. Каваньяри» (майор никогда не ставил в подписи все свои инициалы). Так, наконец-то я вижу на вашем лице улыбку, хотя, черт меня побери, если я знаю, чем она вызвана именно в настоящую минуту. Не соблаговолите ли пояснить, что так благотворно подействовало на ваше настроение.

— Прошу извинить, сэр, но нас, чиновников гражданской службы, учат ни в коем случае не вводить в заблуждение вышестоящих лиц. Даже из самых благих побуждений. Ибо в результатё этого могут быть приняты неправильные решения…

Майор побагровел:

— Вы что же, хотите сказать, что мое донесение лживо?

— Упаси меня боже! Я лишь позволю себе заметить, что не все акценты расставлены в нем на должных местах, сэр. Не все аспекты ситуации оттенены.

— Слишком умно! Ну-ка, переведите все это на простой язык.

— Хорошо, сэр, постараюсь. Возможно, лорду Литтону было бы небезынтересно знать, что пышный прием, о котором так интересно рассказано, состоялся лишь в ограде эмирской резиденции Бала-Хиссар. Что по городским улицам мы промчались слишком быстро, и там нас никто не приветствовал. Скорее наоборот: я слышал отнюдь не лестные выкрики в наш и персонально в ваш, сэр, адрес…

— И что же там кричали?

— Честно говоря, мне бы не хотелось об этом говорить, сэр.

— Но раз вы уже начали, то выкладывайте, не стесняйтесь!

— Извольте, сэр. Они кричали: «Долой миджара Камнари!», «Снимите голову с этого сводника!», извините, сэр! «Нам не нужен ни Гандамак, ни предатель Якуб, ни Камнари!», «Бей инглизи!» — и дальше в том же духе…

— И это все?

— Отнюдь нет. Войска были специально построены, чтобы оградить нас от возможного нападения толпы. Как мне шепнул министр иностранных дел еще во время поездки на слонах, у эмира был наготове специальный конный отряд для подавления беспорядков, он не раз пускал его в дело, стараясь, однако, чтобы это не привлекло нашего внимания и не подорвало его престиж…

— А откуда вы знаете об этом? — Каваньяри уже явно искал пути к отступлению.

— На это сразу же пожаловался Дауд Шах, едва переступив порог нашего помещения… И об этом я уже вам докладывал, сэр, со слов все того же министра — муллы Шах Мухаммада… Ведь Якуб-хан не доверяет даже своим войскам: накануне нашего приезда по его приказу у солдат и офицеров, выделенных для эскорта и парада, были отобраны все патроны, порох и пули…

— Патроны, порох и пули! Сразу видно штатского, — вспылил майор. — Неужели непонятно, что патроны — это и есть порох и пули!

Было ясно, однако, что не эта обмолвка вызвала недовольство чрезвычайного посланника и полномочного министра. Он встал и нервно зашагал по комнате.

— Возможно, в чем-то вы и правы, Дженкинс, — заговорил Каваньяри, успокаиваясь. — Откровенно говоря, мы еще не завоевали симпатий афганцев. К этому надо стремиться. Деньги у нас есть, а они в подобных непросвещенных странах имеют немалое значение. А если их много, да еще когда они сочетаются с достаточной военной силой… Ничего, мы вытравим их буйный дух. Дайте срок. Они забудут свои мятежные настроения. Уж я постараюсь! Что же касается письма вице-королю, то я не вижу оснований его переделывать. Кое-что не нашло в нем отражения, но это несущественно. Потом допишем. Отправляйте!..

Дженкинс поклонился и вышел.

…Немногим более пяти недель провел майор-дипломат на своем посту. Что успел бы сделать за столь короткий срок кто-нибудь другой, оказавшись в чужой стране, среди почти неведомого народа? Едва-едва осмотреться, бегло познакомиться с жизнью и достопримечательностями Кабула, побеседовать с двумя-тремя десятками жителей.

Не таков был Каваньяри, и не случайно начальство взыскало его милостями и облекло высоким доверием. С первых же дней пребывания в афганской столице он развил кипучую деятельность. Гонцы сновали между резиденцией посла и домами сановников. Наверно, не нашлось ни одного недовольного Мухаммадом Якуб-ханом или когда-то обиженного его отцом, кто бы не наведался в двухэтажный дом, чтобы излить свои чувства. Там они встречали полное понимание.

Как бы ни выходил из себя темпераментный майор, слушая вздор, который нес какой-нибудь вождь племени или опальный придворный, сердечный и радушный прием с обильным чаепитием был всем им обеспечен. Довольно быстро резиденция британского полномочного министра преобразилась в политический центр, грозивший подменить собой дворец, где слабовольный и недалекий эмир никак не мог решить, какую линию поведения ему следует избрать в отношениях с энергичным инглизи.

Каваньяри являлся во дворец, когда ему заблагорассудится. С каждым днем росло его влияние на афганского повелителя. Последовательно проводя ту линию, о которой он писал вице-королю, Каваньяри добивался предоставления ответственных государственных должностей лицам, пользовавшимся его расположением и доверием.

При этом посланник вел себя так, будто он искренне желает помочь «еще не совсем опытному эмиру», как он с ласковой улыбкой говорил внуку Дост Мухаммад-хана.

— У вашего высочества нет и не может быть лучшего друга, чем я, представитель могущественной Британской империи, все помыслы правительства которой направлены на обеспечение безопасности и процветания Афганистана, — неизменно утверждал «Кави».

Его чрезвычайно интересовало состояние финансов страны и эмирской казны.

— Мы обязались оказывать вашему высочеству материальную поддержку, но перед присылкой денег должны выяснить, на что они будут истрачены…

И мустоуфи в надежде на очередной щедрый пешкеш полномочного министра согласно кивал головой, подтверждая настоятельную необходимость ознакомления пытливого инглизи с государственными секретами.

— Мы поможем вашему высочеству набрать, вооружить и обучить большое войско. Однако это лучше всего смогут сделать наши умелые и опытные офицеры, которых следует как можно скорее пригласить в Афганистан…

И сипахсалар Дауд Шах, тоже не без оснований рассчитывавший на соответствующую благодарность, обеими руками гладил свою бороду, призывая милость и благословение Аллаха на этого чужеземца: ведь он, как никто другой, понимает нужды и потребности афганской армии!

Базар в Кабуле.

Постепенно Каваньяри расширял рамки и масштабы своей деятельности. Вообще-то говоря, ничего особенно нового не происходило. Еще из Пешавара его агенты проникали в афганские земли в поисках тех, на кого можно было бы рассчитывать, когда будут созданы подходящие условия для того, чтобы «приручить» непокорный народ. Теперь эти условия значительно улучшились. Обосновавшись в столице, майор с большей легкостью мог вести операции по подрыву изнутри Афганского государства, и уже не из Пешавара, а из Кабула молчаливые и осторожные люди расползались по стране в поисках тех, кто в обмен на кожаные мешочки с золотом или на выгодные должности в будущем проявлял готовность примириться с господством великодушных и доброжелательных инглизи…