— Казий приведет его к присяге, — распорядился правитель.
На смену отступившему в сторону везиру вышел низенький и толстый Абдул Кадыр-хан с Кораном в руках. Подпоясывавший его кушак развязался и упал, полы дорогого парчового халата широко развевались, но казий не обращал на это никакого внимания: он был весь поглощен значительностью момента. Якуб-хан положил руку на Коран и повторил за ним:
— Клянусь Аллахом и священной книгой честно и до конца дней служить своему народу и поставленному над ним богом эмиру!
Не успели отзвучать эти слова, как Шер Али-хан повернулся к Разгонову:
— Что скажет джарнейль, мы приняли правильное решение?
Генерал ответил не сразу. Он с тревогой взглянул на членов миссии, но затем уверенно сказал:
— Да, ваше высочество. На дружеской земле вашему высочеству будет оказана необходимая поддержка…
— Итак, собирайтесь в путь!
…Когда члены русской миссии укладывали вещи, Малевинский вдруг хлопнул себя по лбу и воскликнул:
— Уразумел! Уразумел, откуда тут появилось это слово — «конгресс». Ведь казий читает эмиру английские газеты. А в них последние месяцы десятки раз упоминался Берлинский конгресс. Вот Шер Али-хану и пришла в голову мысль о созыве нового конгресса. Смотрите-ка, он разбирается в международном праве!
— Господи, далась вам эта фразеология, — досадливо отмахнулся Разгонов. — Постарайтесь лучше побыстрее упаковаться. Поможет ему международное право, как же!
Генерал Разгонов нервничал: ему пришлось дать правителю важные заверения и тем самым принять на себя серьезную ответственность. А все этот не ко времени пришедшийся конгресс в Берлине… Петербург был крайне заинтересован в быстрейшем прекращении военных действий против Афганистана, а приезд эмира на русскую территорию может подлить масла в огонь и дать лондонскому кабинету желанный предлог для дальнейшего разжигания конфликта. Положение обострялось, между тем Разгонов пока не видел выхода.
Укладка багажа заняла не слишком много времени. Русская миссия была уже готова к выступлению, но около полуночи внезапно явился везир, снова приглашая генерала с переводчиком во дворец.
Шер Али-хан полулежал на устланном коврами возвышении в небольшой, хорошо освещенной многочисленными светильниками комнате, примыкавшей к тронному залу. Перед ним стоял плотный темноглазый человек. В его густой черной бороде будто искорками сверкала седина. У незнакомца был усталый вид, а изрядно запачканные башмаки и шаровары, перевязанные у щиколоток, давали основание предположить, что он прибыл издалека и так спешил, что не успел привести себя в порядок.
— Плохи дела, джарнейль! — повернулся эмир к Разгонову. — Вот кефтан Файз Мухаммад, комендант Али-Масджида. Только что приехал из-под Джелалабада. Говорит, что инглизи не сегодня-завтра займут город…
Кефтан с любопытством взглянул на русского, приложил правую руку к груди и поклонился. Разгонов ответил тем же и спросил его:
— Что, остановить их нельзя?
Назиров перевел вопрос на фарси. Файз Мухаммад помолчал, а затем, медленно роняя фразы, разъяснил:
— Было бы не так уж трудно… Сарбазы у них неважные. Трусливы. Но обучены они лучше наших. А главное — имеют намного больше пушек и снарядов. Да и хороших ружей. Но старые пушки Али-Масджида, которыми командовал Мухаммад Джан Вардак, причинили инглизи немало хлопот.
Эмир слушал с напряженным вниманием:
— Ну, а как наш народ?
Кефтан хмуро усмехнулся:
— Народ что! Народ сражается. Порой почти голыми руками. А вот некоторые сардары готовы продаться инглизи, если их не тронут и хорошо им заплатят. И отряды свои уведут…
Шер Али-хан в ярости вскочил на ноги:
— Я больше опасаюсь золота инглизи, чем их оружия! Еще есть люди — их даже стыдно называть афганцами, — для которых мелкие обиды выше интересов родины.
— Таким давно следовало отрубить головы, — презрительно бросил кефтан.
— Ну-ка, узнайте, как он считает, далеко ли удастся англичанам продвинуться? — приказал Назирову генерал.
Файз Мухаммад переглянулся с эмиром: видимо, эта тема уже обсуждалась ими.
— Все перевалы и горные проходы забиты снегом. Я добрался с трудом. Пушкам, большим обозам дороги нет. Далеко за Джелалабад инглизи пока не пройдут. На юге — тоже. Скорее всего, будут ждать весны, чтобы идти к Кабулу…
— Да, это так! — кивнул Шер Али-хан. — Ты, кефтан, возвращайся на позиции. Передай Мухаммад Джану Вардаку, что я произвожу его в джарнейли. Постарайтесь наладить сопротивление. Места тебе знакомы. Сможете отбить врага, получишь награду. Ну, а если отступите, будь при Якуб-хане: большой надежды на него нет… Нам же надо перебраться на север, чтобы поднимать всю страну против рыжих дьяволов и просить другие государства о поддержке. Верно я говорю, джарнейль?
И снова Разгонову пришлось согласиться, хотя он отдавал себе отчет в том, что Афганистан вряд ли мог рассчитывать на существенную помощь в борьбе против могущественной Великобритании.
В 3 часа ночи эмир выехал из Бала-Хиссара. Генерал с остальными членами миссии присоединился к его кортежу за городом. Путешествие зимой по афганским землям, да еще с вьючными животными, нагруженными всевозможной кладью, не доставляло большого удовольствия. На ночлег располагались в изредка попадавшихся по дороге поселках. Однако глинобитные хижины не могли вместить и половины желающих. Поэтому приходилось ставить палатки. Хорошо еще, что зима выдалась относительно мягкой…
Туго было и с едой: совсем недавно этим же путем проследовало на север семейство эмира со всеми родственниками и прислугой. Огромный обоз, в который входило более трех тысяч верблюдов и лошадей, ослов и мулов, а также десяток могучих слонов, охранял крупный военный отряд. Взятых с собой продуктов и фуража не хватало, приходилось истреблять скудные запасы продовольствия, какими располагали попутные селения.
Эмир со свитой и немалой вооруженной охраной преодолел ряд горных перевалов, в том числе Унай, затем с неимоверными усилиями прошел скользкими тропами через заснеженный хребет Кухе-Баба. Лишь 22 декабря удалось добраться до Бамиана.
Выбравшись наконец из цепких объятий Гиндукуша и его отрогов, длинная процессия начала спускаться в долину Амударьи. Дорога улучшилась, все повеселели, продвижение ускорилось, и к концу декабря находившийся в авангарде военный отряд принялся разбивать лагерь близ Ташкургана, относительно крупного для этих мест города.
Здесь на холме возвышалась цитадель. Она была воздвигнута, чтобы контролировать окружающую область, присоединенную к Афганскому государству сравнительно недавно, в конце правления Дост Мухаммад-хана. Крепость полукругом обтекали тесно прижавшиеся друг к другу одноэтажные, крайне редко — двухэтажные глиняные дома с куполообразной кровлей, окруженные дувалами. За ними виднелись голые в эту пору ветви деревьев. Узкие улочки, с бесчисленными переулками и закоулками, поворотами и тупичками, выводили к обширному базару на берегу речки Хульм. Тут всегда царило оживление. Наряду с коренными жителями — таджиками, узбеками из родов каттаган и минг, можно было встретить афганцев — чиновников и военных, торговцев-персов с диковинным товаром, туркмен, проявлявших интерес преимущественно к лошадям и конской сбруе, евреев и индусов — менял и ростовщиков, хазарейцев, прикочевавших к Ташкургану, чтобы выменять продукты на предметы своего нехитрого хозяйства.
К приезду эмира город принял более опрятный вид. Шер Али-хан не захотел остановиться в цитадели. Отклонил он и предложения знатных ташкурганцев разместиться в их домах. Помещения цитадели выглядели уж очень неуютно, почти по-тюремному, а воспользоваться чьим-либо гостеприимством мешало представление о том, что это умалит его достоинство. Он, державный и неограниченный правитель, вынужден в собственной стране искать пристанища у кого-то из своих подданных?!
Именно поэтому на юго-западной окраине Ташкургана возник палаточный городок с четко распланированными улицами и кварталами. Посреди лагеря возвышался огромный белый шатер эмира с коническим верхом. Во всех его четырех стенах были проделаны окна, а двери закрывались двойными портьерами.
