На таком безрадостном фоне принять сразу два транспортных «Ли-2», наверняка хорошо загруженных продуктами и боеприпасами, и обратным рейсом эвакуировать больных и раненых, — а это почитай две трети отряда! — да ещё пленных отправить, казалось удачей редкостной. Но и затеей крайне сомнительной. Да что там, почти невыполнимой. Двухмоторный солидный «Ли-2» — это, всё-таки, не кроха «У-2», снаряжённый пламегасителем и шумоизоляцией двигателя, который может беззвучно, как ведьмина ступа, приземлиться на любом скальном уступе.
Но и забрать, даже в шикарном штабном варианте «У-2ШС», может он не больше четырёх человек, как в последний раз, когда прилетели отчаянные девчата за Бесединым. А отправлять надо полсотни. Так что ожидалось два транспорта. Две немаленьких машины бывшей гражданской авиации. А в этих местах и одну посадить некуда. Куда ни глянь, — словно руины древнего замка, высятся в слоистой пелене тумана мрачные башни и зубцы скал, утёсы и уступы, куда только горные козлы, дразня голодное воображение, взбираются с лёгкостью дыма.
Так вот, чтобы посадить самолеты, пришлось спуститься в долину и жечь сигнальные костры практически под носом у татар, в ямах на дальнем колхозном поле. Было б сказано, на дальнем. До Казанлыка — рукой подать: туман рассеется, и будут видны рыжие черепичные крыши, восковой огарок мечети. В общем, не зря знобило Сабаева.
«Его, небось, особенно…» — покосился Яков на бывшего циркового силача, на котором даже солидный некогда двубортный реглан смотрелся детским подстреленным пальтишком.
На то, что осталось от волжского татарина Мустафаева, которого, застав зимой на костровой площадке, «добровольцы» приняли за своего земляка, смотреть нельзя было без содрогания…
— Где ж там Серёга делся? — чтобы отвлечь приятеля от мрачных мыслей и самому отвлечься, произнёс вслух Яков и, морщась, привстал было на затекших ногах.
— Нишкни! — прошипел на него затребованный Серёга и, опрокинув лейтенанта назад, в каверну, ссыпался вниз прежде, чем Войткевич успел сообразить, откуда он взялся как чёрт из табакерки.
Следом за Хачариди, с шорохом известковой крошки, съехал и верный адъютант командира партизанских разведчиков, щуплый мальчишка лет четырнадцати с взрослым не по возрасту взглядом из-под насупленной ушанки. Володька Яровой.
Не успев перевести дыхание, Сергей прохрипел:
— Полный ахтунг, Яков Осипыч.
Прочистив горло и смачно сплюнув, он продолжил:
— Знали бы, что там такая ерунда творится, не мёрзли бы тут, на отшибе, и с дровами на брюхе не ползали бы, а сидели б сейчас, как те пионеры у костра, чаи гоняли да песни горланили.
— Давай без аллегорий, — хмыкнул лейтенант Войткевич, хоть и сам уже понял: оправдались, как водится, самые худшие опасения.
— Если без аллегорий, товарищ лейтенант, то они тоже ждут, — Серёга мотнул головой в сторону деревни. — Человек чуть не полста собралось на том краю. У реки прячутся.
— У реки? — слегка удивился Яков Войткевич, переглянувшись с другим партизаном, спешенным матросом Арсением Малаховым, широкую грудь которого, кроме рваного тельника, украшал трофейный цейссовский бинокль.
Тот озадаченно почесал в кое-как стриженом загривке:
— Да я битый час высматривал…
— И хрен бы высмотрел, — отмахнулся Серёга. — Там, после первого селя, столько хворосту и дерева нанесло, что твой бурелом таёжный…
— Давно сидят нехристи?
— Думаю, с самой ночи. — Сергей со скрипом облезлой кожанки пожал плечами. — К ним то и дело какая-то чадра с горячим чайником бегает.
— А чего ж до сих пор не лезут? Думаешь, самолёт ждут?.. — с сомнением, больше размышляя вслух, пробормотал Войткевич.
— Не думаю, что ждут, — роясь в карманах кожанки, помотал Хачариди курчавой, как у мифического фавна, головой. — А думаю, мы их с панталыку сбили. Привыкли, понимаешь, нас во мху да под пнями выискивать, а мы тут всей оравой сами припёрлись: «Селям алейкум!». Вот и не знают теперь, то ли счастье привалило, то ли полный амбец.
— Подкрепления ждут, — согласно кивнул Войткевич.
— До свету не дождутся.
Серёга Хачариди поднял голову. За обрезом провала виднелись вершины окрестных гор, с которых только-только сползали позолоченные языки тумана, скатываясь, оседая в долину, где ещё царил достаточно густой предрассветный сумрак. Утро приходило в долину с заметным опозданием.
— Немца таки точно не дождутся, — сделал вывод Серёга и, неодобрительно покосившись на своего ординарца, взял всё-таки из его ладони протянутую самокрутку.
И не удержался, одёрнул:
— Здоровья на два чиха, а туда же, курит…
Володька насупился и промолчал.
— …Немец впотьмах горами не поедет, — продолжил Хачариди, кресанув трофейной зажигалкой, — а с соседних сёл и звать особенно некого, всех джигитов угнали Зуйские леса прочёсывать.
— Говоришь, в хворосте прячутся… — рассеянно, словно пропустив мимо ушей последние слова разведчика, повторил лейтенант. — А сухой там сейчас хворост?
Хачариди глянул на него вопросительно, а потом перевёл взгляд на язычок пламени, так и не донесённый до самокрутки, и криво, чтобы не сказать зловеще, усмехнулся:
— Как порох.
— Что у нас есть подходящего?.. — после минутной паузы спросил Яков Осипович у Сергея Хачариди, само собой, более осведомлённого в содержимом каптёрки разведчиков.
Правда, от каптёрки той, в последнее время, осталось — снарядный ящик да два «сидора» за плечами.
— Бензина есть литра три, с жандармского мотоцикла слили на случай «коктейля Молотова», — сразу же ответил партизанский разведчик, уже успевший обмозговать идею флотского коллеги. — Тряпья у баб возьмём, соломы полно на поле, сырая, но с бензином пойдёт, а главное, — он извернулся на краю карстовой ямы и ткнул самокруткой куда-то в туман, стелющийся над порыжелой, парной ещё, землёй, — там телега есть, вернее, что от неё осталось. Но осталось-таки главное.
— То, что делает её колесницей? — уточнил лейтенант.
— Именно, — хмыкнул Серёга. — Колёса. Аж три.
— Средневековье какое-то, катапульты только не хватает: навозом кидаться, — проворчал Войткевич, щурясь вроде как с сомнением, но азартно, словно за карточным столом. — Пока разгорится чего-нибудь от этих твоих колёс с тряпками, их та же Зульфия из чайника зальёт.
— Пока разгорится, будут они у меня сидеть как каплуны в духовке, ждать румяной корочки, — похлопал Сергей по затворной крышке своего верного чешского «SB» с непривычной ручкой для переноски и магазином, торчащим сверху.
— Всё хотел спросить, ты где такой экзотический трофей раздобыл? — кивнул на пулемёт Войткевич. — Ни у немцев не видал, ни у румын…
— Словаки. Есть тут ещё и такая босота, — подал голос из ямы Арсений Малахов. — Это они Серёге такой талисман задарили. Он теперь с ним и в баню ходит.
— Словаки? — удивился Войткевич.
— Но это очень долгая история [17], — отмахнулся Сергей. — Не время сейчас.
— Не время, — согласился лейтенант и съехал на животе с края ямы, где они с Хачариди осматривали поле и спуск к реке. — Вовка, дуй за тряпьём и бензином!
Мальчишка дёрнулся было наверх, но вдруг нахмурился и вопросительно уставился на своего кумира и «первый номер» пулемётного расчета, мол: чего это он тут командует?
Сергей ответил нарочито строго:
— Что вы глазами хлопаете, рядовой Вовка? Сказано, дуйте, значит, тужьтесь… исполнять команду старшего по званию, — подмигнул он заговорщицки.
Вовка зашуршал известковой крошкой, ловко выбираясь наружу.
Проведя мальчишку насмешливым взглядом, Войткевич щёлкнул корпусом золотого брегета.
— А ты, Сергей Батькович, если не против исполнить команду старшего по званию, выбирай позицию татар шугать. Скоро транспорт придёт. И ты, правоверный, — обернулся он к Сабаеву. — Хорош спирт лакать, как гяур последний, с ним пойдёшь.
— Я и не правоверный, и не гяур… — вздохнул Шурале, закручивая крышку фляги.
