(Доклад т. Семенова, заочно)

Постановили: исключить Примакова В. М. из рядов ВКП(б) как контрреволюционера.

Секретарь Парткомиссии Шкирятов

Комиссия Партийного контроля при ЦК ВКП(б)

тов. Шкирятову

Направляю Вам заявление Виталия Примакова.

Зам. Народного комиссара Внутренних дел Союза ССР

Агранов 3 сент. 1936

 № 57554

Постановлением Партколлегии КПК от 27.VIII1936 я исключен из партии как контрреволюционер-троц­кист. Постановление это объявлено мне через Следова­теля НКВД т. Слуцкого.

Я не контрреволюционер и не троцкист, я большевик.

В 1928 году я признал свои троцкистские ошибки и порвал с троцкистами, причем для того, чтобы троц­кистское прошлое не тянуло меня назад, порвал не только принципиально, но перестал встречаться с троц­кистами, даже с теми из них, с кем был наиболее близок (Пятаков, Радек)...

...Уверен, что моя невиновность будет доказана и следствием НКВД.

Прошу о пересмотре по моему делу и восстановлении меня в партии.

Виталий Примаков

31. VIII 36 года Москва

Комиссия Партийного контроля при ЦК ВКП(б) СПО НКВД т. Молчанову (для ознакомления

Примакова В. М.), ЦК ВКП(б) т. Власову, в дело (3)

Выписка из протокола Партколлегии КПК

М 155 пункт 8 от 5.Х 1936

Слушали:

8. Дело Примакова В. М.

Примаков Виталий Маркович, г. р. 1897, член ВКП(б) с 1914 (партбилет М 0471519 — изъят НКВД), последняя работа — Зам. командующего войсками Ле­нинградского Военного Округа — обвиняется в контрре­волюционной троцкистской деятельности.

Партколлегия КПК при ЦК ВКП(б) 27 августа 1936 г. постановила исключить Примакова В. М. из рядов ВКП(б) как контрреволюционера.

В настоящее время арестован НКВД.

Просит о пересмотре дела.

(докладчик т. Анискин, заочно)

Постановили:

В пересмотре дела Примакову В. М. отказать.

Секретарь Партколлегии Шкирятов

18 августа на Щелковском аэродроме состоялся тра­диционный воздушный парад. Великая авиационная держава рукоплескала героям-соколам.

«...Стальные руки-крылья,— гремело над летным полем, заглушая рев проносившихся эскадрилий,— а вместо сердца пламенный мотор...»

Фигурный строй самолетов серебристыми крести­ками по синему шелку вышивал дорогое имя. На три­буне рядом с вождем стоял Валерий Чкалов. Снимок напечатали во всех газетах.

Льющийся с неба поток тепла и света, окрыляющая музыка, победная песня могучих пропеллеров.

Но глубоко под пластами земли свивались черные струи подземных течений.

Обрушиваясь в смрадную мглу коллекторов, сточ­ные воды не уносят с собой даже искорку света.

— Никаких просьб, никаких заявлений,— пояснил Ежов секретарю Партколлегии Матвею Федоровичу Шкирятову, возглавлявшему ранее союз швейников.— Эти люди и думать не смеют о партии. Исключили — все. Органам дано соответствующее указание.

Суд над участниками троцкистского объединенно­го центра проходил под председательством армвоенюриста Ульриха в Октябрьском зале Дома Союзов. Обвинение поддерживал Андрей Януарьевич Вы­шинский.

Прокурор и судья не только знали, как и положено прокурорам и судьям, обстоятельства дела, но знали и то, как оно будет развиваться, вплоть до вопросов к подсудимым и ответов на эти вопросы, и то, чем закон­чится. Роли были разучены, в чем лишний раз убеди­лись следователи. Позволить себе отступление от тек­ста, импровизацию" мог один прокурор, обогативший юридическую науку фундаментальным принципом афо­ристического характера: «Признание обвиняемого — царица доказательств». Процесс и строился на одних признаниях, а отсутствие доказательств с лихвой ком­пенсировалось экзальтацией страха и ненависти, раз­дуваемых по всей стране пропагандистской махиной.

Требуемую тональность задавали редакционные статьи и передовицы «Правды», которые перепечатывались остальными газетами на всех языках народов СССР, передавались по радио. За ежедневной сменой заголовков-лозунгов следили с напряженным внима­нием.

19    августа

. «Великий гнев великого народа».

20    августа.

«Раздавить гадину».

21    августа.

«Германские фашисты выгораживают Троцкого».

22    августа.

«Троцкий — Зиновьев — Каменев — гестапо».

Динамичная хроника напоминала теорему, которой положено заканчиваться сакраментальной фразой: «Что и требовалось доказать».

Оппозиция предстала в омерзительном облике от­ростка мирового фашизма. Только закоренелые бесчув­ственные преступники могли так спокойно, даже с охотой рассказывать о том, как готовили и совершали убийства. Причем с такими подробностями, от которых леденела кровь. И в самом деле: люди ли это? Убили Кирова, готовили покушение на товарища Сталина. Зиновьев признал, что злодеяние было приурочено к открытию Седьмого конгресса Коминтерна. Безгра­ничный цинизм.

«Взбесившихся собак надо расстрелять!» — прозву­чало категорическое требование к суду, которому оста­вались — с перерывами на воскресенье — сутки работы.

В зал допускались по специальным билетам, кото­рые охрана тщательно сверяла с удостоверениями лич­ности. За исключением нескольких руководителей различных ведомств и членов ЦК, места для публики заполнили сотрудники НКВД, не очень занятые теку­щими делами. Якир, например, сидел рядом с хоро­шенькой машинисткой, которая то и дело принимала томные позы, строила командарму глазки.

—      

О чем он с тобой говорил? — спросил ее в пере­рыве замначальника отделения.

—     

Ни о чем! Молчал, как в воду опущенный.

—     

Ну и дура!

Сюрпризы начались в первый же день. На вечернем заседании Рейнгольд показал на Григория Сокольнико­ва. Затем в соучастии с «преступной контрреволюцион­ной группой» были обвинены Пятаков и Угланов, Раковский и Радек. Наконец, Томский, Бухарин, Рыков.

Государственный обвинитель сделал заявление для печати:

«На предыдущих заседаниях некоторые обвиняемые (Каменев, Зиновьев и Рейнгольд) в своих показаниях указывали на Томского, Бухарина, Рыкова, Угланова, Радека, Пятакова, Серебрякова и Сокольникова, как на лиц, причастных в той или иной степени к их преступ­ной контрреволюционной деятельности, за которую обвиняемые по настоящему делу и привлечены сейчас к ответственности. Я считаю необходимым доложить суду, что мною вчера сделано распоряжение о начале расследования этих заявлений обвиняемых в отноше­нии Томского, Рыкова, Бухарина, Угланова, Радека и Пятакова, и в зависимости от результата этого рассле­дования будет Прокуратурой дан законный ход этому делу. Что касается Серебрякова и Сокольникова, то уже сейчас имеющиеся в распоряжении следственных орга­нов данные свидетельствуют о том, что эти лица изобли­чаются в контрреволюционных преступлениях, в связи с чем Сокольников и Серебряков привлекаются к уго­ловной ответственности».

С Сокольниковым и Серебряковым (справка на него пошла в КПК в одной сопроводиловке с Прима­ковым и Путной) особых затруднений не предвиделось. За исключением личного момента, весьма волновавшего прокурора, чья лексика, засоренная канцелярскими штампами, оставляла желать лучшего. Но дело не в ней, тем более что громоподобные обличения воспри­нимались как верх красноречия. Просто Андрею Януарьевичу давно нравилась соседняя дача на Николиной Горе, а владельцем ее был не кто иной, как Леонид Серебряков. Обрисовалась двойная задача: серебряковский дом взять себе, а свой продать государст­ву. Вторая часть представлялась особенно проблематич­ной. Словом, у Вышинского появился особый инте­рес поскорее спровадить Серебрякова на скамью под­судимых.