Он ожидал чего-то необычного, и не ошибся. Ждать, правда, пришлось долго, до десяти с четвертью. Но в десять с четвертью из ванной вдруг донесся звук шагов, хотя была среда, до медосмотра далеко; дверь отворилась, и в помещение Абдулы один за другим вошли целых пять человек в обычных для такого рода посещений светло-зеленых халатах и марлевых респираторах, но ни врача, ни парикмахера среди них не было. Первым шел охранник, — несмотря на респиратор, закрывавший пол-лица, Абдула сразу его узнал, — за ним — мисс Барлоу, которую Абдула тоже почти мгновенно идентифицировал по очкам, а вот идущих следом троих — двое мужчин, одна женщина, — Абдула решительно не узнавал. Ничего, сейчас сами скажут! Хранить достойное молчание у неверных не принято, им надо обязательно представиться; как же, демократия! У них кто старший, называет себя первым, не то, что на Востоке, где старший за всю встречу может вообще ни слова не сказать. Кивнет — и то почет!

Впрочем, старший из новоприбывших представляться не спешил. Абдула сразу определил, который это: невысокий, с Абдулу ростом, полнеющий господин лет шестидесяти, с круглым оживленным, — заметно даже под маской, — лицом, обрамленным кончиками седых кудряшек, выбивавшихся из-под салатовой медицинской шапочки.

Он с озорным любопытством уставился на Абдулу, который встал еще при виде охранника, да так и остался стоять возле своей кушетки, потом обвел глазами помещение: стенка с фотографиями так его заинтересовала, что он шагнул к ней, постоял, повертел головой, но потом повернулся в сторону Абдулы и кивком дал знак директрисе. Первой заговорила, наконец, она:

— Абдула, это сенатор Эдвин Кларк. А это Абдула Мехмет, сенатор!

Правильно сделала, сперва гостя хозяину представила, потом хозяина гостю. Почувствовав себя хозяином, Абдула во второй раз за сегодняшний день приосанился.

— Располагайтесь, сенатор, присаживайтесь, господа, — продолжала мисс Барлоу, напоминая всем, что хозяйка здесь, тем не менее, именно она.

Сенатор тут же воспользовался приглашением, устроился на обедено-компьютерной лавке, вольготно раскинувшись и оперевшись спиной о стол как раз напротив окошка раздачи: Абдула приметил для себя, что стоит попробовать такую позу.

Второму, мужчине помоложе, повыше и постройнее, — очевидно, помощнику, — едва достало места пристойно утроиться по правую руку от сенатора ближе к окну. Вольно раскидываться он не стал, уселся прямо, свой тонкий дорогой «дипломат» поставил на колени и оперся об него локтями: удобно.

Кимберли стала слева от окна, — слева для Абдулы, который держался возле своей лежанки, там, где его застигло это неожиданное вторжение, — охранник занял позицию между гостями и Абдулой. Так, а эта где устроится? — глянул Абдула на третью гостью, женщину средних лет, средней комплекции и среднего выражения лица, в средних очках и с крашеной в средне-соломенный цвет реденькой челкой, свисавшей из-под шапочки на среднего размера лоб. Словом, пресная какая-то, на «эту ведьму» посмотреть и то приятнее… Абдула разочарованно отвернулся: «Пусть хоть на шведской стенке примостится, мне что за дело!»

Но тут охранник вынул из кармана своего халата какую-то штуку вроде дистанционного пульта и стал что-то на ней нажимать, одновременно зорко поглядывая на Абдулу: не вздумай безобразничать! — Абдула и не думал. А охранник уже спрятал пульт в карман, решительно повернулся корпусом к Абдуле, скрестил руки на груди и замер, зато за его спиной началось какое-то движение. Абдула не сразу поверил своим глазам: из пола, да-да, прямо из пола возле двери ванной стал выдуваться какой-то пузырь, скоро он вырос в целый шар высотой с табуретку, даже повыше, и Кимберли, как ни в чем не бывало, показала на него рукой: «Please!»

«Пресная», ничуть не удивляясь, уверенно уселась, сразу устроилась удобно, не ерзая, — шар под нею основательно промялся, — и тут же, вынув из черной сумки, раскрыла у себя на коленях небольшой плоский ноутбук, приготовившись записывать. Откуда же ей было знать, что Абдуле это сиденье в диковину?

Зато кресло-пузырь позабавило сенатора. Поглядев с любопытством, он даже поерзал на своем сиденье: Абдула не удивился бы, если бы оказалось, что у сенатора под задницей тоже что-то такое вздулось, чтобы ему было помягче. И совсем уже не удивился Абдула, когда возле окна у самых ног Кимберли из пола начал вздуваться точно такой же гриб-пузырь, превратившийся во второе сиденье. Кимберли, однако, не садилась, пока сенатор, спохватившись, не произнес:

— Пожалуйста, присаживайтесь, мисс Барлоу! — вспомнив, что главным хозяином здесь на данный момент является все-таки он. — Здорово тут у вас!.. — он одобрительно хмыкнул. — Ну, что ж, приступим? — и, повернувшись к Абдуле: — Вы тоже присаживайтесь, мистер Мехмет, присаживайтесь, не стесняйтесь!

«Не стесняйтесь»?! — Да не будь здесь охранника, я бы не то что присесть не постеснялся, я бы вообще улегся, задом к тебе повернулся, да еще бы воздух в твою сторону испортил, благо, после завтрака расположение имеется!» Но при охраннике… Они же, гады, такие штуки знают! Сенатор и не заметит ничего, а он тебя так ткнет — небо с овчинку покажется! Абдула эти штуки сам тоже знал, хотя, скорее, теоретически, но как раз настолько, чтобы ни капельки не желать испытать их поближе на собственной шкуре. Поэтому он не заставил долго себя упрашивать, уселся на свою кушетку лицом к сенатору, спиною к фотографиям.

С них, с фотографий, и началась беседа.

— Это все ваши… — сенатор запнулся, подбирая подходящее определение; наконец, решил называть вещи своими именами: — ваши жертвы? — и продолжил: — «На дело рук своих он смотрит с довольством».

По его тону Абдула догадался, что это цитата, причем, скорее всего, из Библии[18]. Привычка нечестивцев по всякому поводу цитировать Книгу одновременно и раздражала его, и забавляла: осужденный любит цитировать свой приговор, ну, разве не забавно? А что «с довольством», то почему бы не с довольством? Абдула снова приосанился: «Она, эта стерва, думала, я убиваться буду, глядя на них, а я только радуюсь!» — и он быстрым движением повернул голову к стене, но там ему сразу бросился в глаза черный прямоугольник в центре, обозначавший место для собственного его «умертвия», и Абдула поспешно отвернулся.

Сенатор тем временем спрашивал у директрисы:

— А скажите, мисс Барлоу, как это вам удалось заполучить под свою опеку убийцу вашей матери?

— Лакуна в законодательстве, сенатор, — спокойно, как всегда, проговорила Кимберли. — Будь он моим сыном, близким родственником либо благодетелем, возникли бы препятствия, подозрения в семейственности. А так… Законодателю и в голову не приходило предусмотреть подобную… — Кимберли обвела рукой окружающую обстановку, — ситуацию.

— Что ж, на будущее, возможно, придется что-то в этом роде предусмотреть!..

— Для этого мы здесь, сенатор, — подал впервые голос его помощник, а «пресная» стенографистка за всю встречу ни слова не произнесла.

— Вот именно! — подхватил сенатор. — От нашего решения зависит прецедент. Видите ли, мистер Мехмет, — он повернулся к Абдуле, — я здесь по поручению сенатской комиссии, созданной для рассмотрения вашего дела. Требования раскрыть ваше, как выражается мисс Барлоу, — любезный кивок в ее сторону, — «топографическое инкогнито» становятся все громче. Утверждают также, что вы подвергаетесь бесчеловечному обращению, — он помолчал. — Мне предстоит дать предварительное заключение, от которого зависит, вызовут ли вас на слушания в Вашингтон и состоятся ли вообще такие слушания в случае, если я уже теперь приду к какому-либо определенному выводу и если, конечно, комиссия с этим моим выводом согласится…

И по тому, как уверенно сверкнули его глаза из-под очков и как одобрительно хмыкнул помощник, стало ясно, что стоит сенатору только придти к какому-либо выводу, а уж за комиссией дело не станет!

Абдуле тем самым недвусмысленно давали понять, что сейчас он может попытаться круто изменить свою судьбу. Весь вопрос — в какую сторону, и насколько желательна такая перемена?