Она опять повернулась, чтобы взглянуть на Зекери, слезы текли ручьями по ее лицу.
— Вот, ты теперь знаешь, какая я…
— Джейк был прав, — сказал Зекери хрипло, прерывая ее. Господи! И она еще чувствовала свою вину! — Джейк был прав. Парень — явный маньяк, а тебе удалось сообразить, чего он от тебя хочет, и, дав ему это, уйти из его рук живой. Вот все, что ты сделала. Ты не занималась с ним любовью, — потухший взгляд ее глаз заставлял страдать его душу. — Он же собирался убить тебя. Понимаешь, убить! И ты наверняка знаешь это. Люди не занимаются любовью с теми, кого боятся. Они занимаются сексом. Тебе надо было выжить, и ты выжила.
Он медленно подошел к ней, разведя в стороны руки, как бы нежно приглашая в свои объятия, и пытался — хотя ярость клокотала в груди — говорить с ней мягко, убедить ее в том, в чем сам был убежден.
— Он зашел слишком далеко. Ублюдок к тому же был копом! Меня не волнует, что ты вынуждена была делать для него, детка, меня не волнует, как ты это делала. Рано или поздно он бы сообразил, что ты засыпешь его. Рано или поздно он бы убил тебя. И тебе чертовски повезло, что ты вырвалась из его рук прежде, чем он это сделал.
Элисон отступила на шаг. Видно, она неясно изложила ему всю суть этого страшного поступка. Он, видно, не понял ее.
— Я знаю. Я говорю себе это каждый день. Но все напрасно. Реальность смешивается со снами, где я постоянно вижу, как я улыбаюсь ему. Я вижу себя… как я занимаюсь любовью с ним. Я говорю себе, что это был просто секс, но ничего не помогает. Больше не будет так, как было прежде, — сказала она беспомощно. — И я не смогу быть такой, какой была прежде. Такой, какой была всегда. Я — теперь другой человек. Но я не хочу быть этим другим человеком, человеком, который мог сделать такое!
Элисон не смогла объяснить ему, что говорила не о прошлом, а о настоящем.
— Я боюсь, что если я попытаюсь… Я не хочу, чтобы так продолжалось и дальше. Я хочу быть собой, опять быть собой!
Она сдалась, разрыдавшись, слезы залили ее лицо. Почему она не может заставить его понять все это?
— Да, я все понимаю, — проговорил он.
Она взглянула на Зекери сквозь пелену слез, разозлившись вдруг на него за то, что он вызвал ее на откровенность, причинявшую ей такую боль, боль, которую причиняет незажившая рана. Она рассвирепела на него и за то, что он не может до конца понять ее. Или не хочет?
— Не говори мне, что понимаешь меня! Ты никогда не делал того, что пришлось мне! Ты ничего не можешь понять!
Что он знает о мертвой зоне в ее сознании, которая бесчувственна и не позволяет никому приблизиться к себе — потому что однажды вдруг может открыться тайный шлюз и хлынуть потоком весь ужас и унижение, похороненные в этой зоне!
Но Зекери знал кое-что об этом, у него была своя тайная боль, скрытая глубоко в душе, и он сделал еще одну Попытку.
— Я, конечно, не могу почувствовать тот ужас, через который прошла ты. Но я знаю кое-что о состоянии человека, потерявшего часть себя — когда что-то вдруг умирает внутри.
В его голосе слышался собственный горький опыт. Он действительно хорошо знал то, о чем говорил.
Это случилось с ним в Лаосе, он сидел в засаде два битых часа, а потом нажатие на курок — и тело тринадцатилетнего снайпера шумно упало на землю с высокого дерева. Это убийство, и последовавшие за ним другие убийства людей изменили его внутренне до неузнаваемости, превратили его в того, кем он не хотел быть. В человека, способного убивать. Путь назад был отрезан. Он теперь никогда уже не сможет вернуться в прежнее состояние, стать снова человеком, неспособным отнять жизнь у другого человеческого существа.
— Я все понимаю. Жизнь не оставила тебе шанса не делать этого, — он решил идти до конца и достучаться во что бы то ни стало до нее. — Однажды выходит так, что тебе дается секунда на выстрел в какую-то цель. Ты делаешь выбор. Даже если позже ты приходишь к выводу, что твой выбор был неправильный, тебе все равно не дано будет узнать, что случилось бы, если бы ты выбрал другой путь.
Он протянул ей свою руку.
— Твой выбор изменил твою жизнь и лучшее, что ты можешь теперь сделать, это преодолеть его, жить в предложенных обстоятельствах. В конце концов, ты уже пережила все это и сейчас можешь еще раз обдумать и решить, как жить дальше тебе такой, какая ты сегодня есть. Если ты правильно собой распорядишься и тебе немного повезет, ты станешь лучше, и будет надежда, что в дальнейшем ты сделаешь более правильный выбор!
Она слышала уверенность в его голосе и убеждалась в его правоте. Элисон осознала, наконец, что он действительно понял ее. Она протянула свою руку навстречу его руке.
— Ты говоришь сейчас так, как всегда говорит со мной мой внутренний голос.
Она взглянула на него и прерывисто вздохнула. Он взял ее пальцы в свои руки, — она не сопротивлялась, — и легонько пожал их. Она снова взглянула на него.
— Послушай, мне кажется, я влюбилась…
— Похоже, со мной то же самое… — он усмехнулся и нежно смахнул слезинки с ее глаз. — Меня не волнует, чем ты занималась с этим свихнувшимся сукиным сыном. Меня волнует только то, что ты вырвалась из его рук живой, и я нашел тебя.
Он притянул ее к себе и вгляделся в дымчато-ореховые глаза, ища в них ответа.
— Я говорю серьезно, я не хочу, чтобы ты уходила из моей жизни. Я, конечно, наделал много глупостей и ошибок, но я обещаю тебе, я все исправлю и исправлюсь сам, и… я хочу сейчас больше всего на свете поцеловать тебя.
И они бросились в объятия друг друга.
От первого осторожного касания губ у Зекери сначала похолодело все внутри, и вдруг его обдало жаркой волной, которая, родившись в сердце, захлестнула все существо — первый робкий поцелуй перерос в глубокий, полный огня и страсти. Зекери зарыл ладони в ее мягкие пушистые волосы и нежно держал в своих руках ее лицо, пока поцелуй сменялся поцелуем и это, казалось, будет длиться вечно.
Такого ослепляющего и оглушающего порыва чувств Элисон не испытывала давно — со времен романа с Джейком. Этот неистовый порыв сменился полным неги растворением всего ее существа, когда она ощутила жар тела Зекери, крепость и надежность рук, которые уверенно держали ее в своих объятиях, и руки самой Элисон, казалось, помимо ее воли, обвились вокруг его шеи. Время остановилось, но ощущение сменялось другим ощущением — и все они были связаны с ним, Зекери, кроме него ничего и никого больше не существовало в этом мире.
Старый фермерский грузовик прогромыхал мимо них по дороге, врываясь своим шумом в их прекрасное уединение. Из кузова раздался свист, гогот и крики подбадривания полдюжины молодых рабочих; этот гомон разорвал тишину дня, заставив обоих вернуться на землю и разомкнуть, наконец, объятья.
— Вот черт! — сказал Зекери хрипловато, все тело его страдало от накатившей волны желания: он хотел ее. Ему было мучительно отпускать ее сейчас от себя, он ненавидел этих веселых парней, орущих во все горло, прервавших совершенный, неземной поцелуй. Он все еще не выпускал ее из своих рук, прижимая к себе и стараясь не испугать жаром своей страсти. Наконец, он нежно и дружески поцеловал ее в лоб.
У Элисон путались мысли. Возможно ли это? В этот раз она отвечала на его поцелуй с искренней лаской, которая потрясала и изумляла ее саму. Все чувства, за исключением чувства страха и боли, были слишком новы, остры и необычны для нее. Ей было трудно поверить самой себе. Изливая ему все мучительные события трехгодичной давности, Элисон заметила, что не испытывает больше ни тени страха перед ним. Может быть, действительно между ними возникло какое-то совершенно особое редкое чувство?
Восторг и одновременно блаженный покой царили у нее на душе. Все ее чувства возрождались. Сердце бешено колотилось в груди от волнения и предощущения того, что ее тело, может быть, действительно окажется когда-нибудь в состоянии ответить на его ласки. После всего случившегося с нею.
Может быть, к ней вернется доверие. Может быть, серая стена немого страха, которая превратилась сейчас в тонкую призрачную завесу, однажды совсем рухнет.
